Краем глаза - Дин Кунц

— Только попрошу вас дать мне что-нибудь обезболивающее, — взмолился Младший.

Юный врач повернулся к нему, столь неискренне изобразив сочувствие, что, играй он доктора в самой паршивой телевизионной мыльной опере, его тут же лишили бы членства в актерской гильдии, уволили и на пушечный выстрел не подпускали бы к съемочной площадке.

— Операцию мы будем проводить сегодня, и мне не хотелось бы давать вам что-либо до анестезии и снотворного. Но вы не волнуйтесь, мистер Пинчбек. Как только мы вскроем эти фурункулы, боль на девяносто процентов уйдет. Так что проснетесь вы другим человеком.

До предела униженный болью, Младший с нетерпением ждал операции. Под нож он шел с куда большей охотой, чем даже несколько часов тому назад. Само обещание операции возбуждало его больше, чем все радости секса, которыми он наслаждался с тринадцати лет до прошлого четверга.

Юный врач вернулся с тремя коллегами, которые, столпившись у кровати Младшего, заявили в унисон, что нигде и никогда ничего такого не видели. Самый старый, лысый, подслеповатый, замучил Младшего вопросами: женат ли он, какие у него отношения с родственниками, что ему снится, как он оценивает себя. Чуть позже выяснилось, что лысый занимал пост психиатра больницы и предположил наличие психосоматической составляющей.

Идиот.

Но наконец наступил долгожданный момент: на Младшего надели халат, ввели в вену все лекарства, миловидной медсестре он вроде бы и понравился, а потом наступило блаженное забытье.

В понедельник вечером, 15 января, Пол Дамаск и Грейс Уайт прибыли в отель Сан-Франциско, в котором проживали Целестина, Ангел и Том Ванадий. Пол оберегал покой Грейс в Спрюс-Хиллз, ночами спал на полу у двери ее комнаты, держался рядом, когда она появлялась на людях. Они оставались у ее друзей, пока этим утром тело Гаррисона не предали земле, а потом полетели на юг, к дочери и внучке Грейс.

Тому Ванадию Пол понравился с первого взгляда. Инстинкт полицейского подсказал ему, что человек этот честный и надежный. Инстинкт священника говорил о том, что этим список положительных качеств Дамаска далеко не исчерпывается.

— Мы как раз собирались заказать обед в бюро обслуживания. — Том протянул меню Полу.

Грейс от еды отказалась, но Том заказал и для нее, выбирая те блюда, которые нравились Целестине, исходя из предположения, что вкусы матери и дочери не должны слишком разниться.

Две скорбящие женщины сели рядышком в углу гостиной, обнимались, плакали, о чем-то тихонько говорили, пытаясь понять, как помочь друг другу и заполнить так внезапно возникшую, ужасную пустоту в их жизнях.

Целестина хотела поехать в Орегон на похороны, но Том, Макс Беллини, полиция Спрюс-Хиллз и Уолли Липскомб, с которым к воскресенью она говорила по телефону чуть ли не каждый час, резко возражали против этой поездки. Такой безрассудный безумец, как Енох Каин, мог выследить ее у церкви или на кладбище и напасть, каким бы мощным ни был полицейский кордон.

Ангел не присоединилась к женщинам, но сидела на полу перед телевизором, переключаясь с «Дымящегося ружья»[77]на «Манкиз»[78]и обратно. В силу юного возраста зрительницы ни одна из передач Ангел не захватывала, тем не менее она воспроизводила пистолетные выстрелы, когда Маршал Диллон вступал в очередную схватку, или сочиняла свои стихи, чтобы петь их вместе с «Манкиз».

Один раз она оставила телевизор и подошла к Тому, который о чем-то негромко беседовал с Полом.

— Все равно что «Дымящееся ружье» и «Манкиз» в телевизоре, рядом друг с другом и одновременно. Но «Манкиз» не видит ковбоев, а ковбоц не видят «Манкиз».

И хотя Пол подумал, что это ничего не значащая детская болтовня, Том сразу уловил, что девочка соотносит телепередачи с наглядным примером, которым он объяснял, почему не грустит из-за своего уродливого лица: солонка и перечница представляли собой двух Томов, носорогов и разные миры, находящиеся в одном месте.

— Да, Ангел. Примерно об этом я и говорил. Она вернулась к телевизору.

— Это очень необычный ребенок, — задумчиво заметил Том.

— Очень милая девочка, — согласился Пол. Но Том имел в виду не красоту девочки.

— Как воспринимает она смерть дедушки? — спросил Пол.

— Немного грустит.

Иногда Ангел становилась печальной, вспоминая то, что ей сказали о дедушке. Но в три года она еще не могла понять, что смерть навсегда уводит человека из этого мира. Так что она, наверное, не слишком бы удивилась, если бы Гаррисон Уайт вошел в дверь во время показа «Шоу Люси» или какой-то другой телепередачи.

Ожидая, пока официант принесет еду, Том подробно расспросил Пола о нападении Еноха Каина на дом преподобного. Многое он уже знал от сотрудников расследования убийств полицейского управления Орегона, которые помогали в расследовании полиции Спрюс-Хиллз. Но рассказ Пола был куда более живым. Неистовость атаки убедила Тома, что, какими бы ни были мотивы убийцы, Целестине, ее матери и, разумеется, Ангел угрожала смертельная опасность, пока Младший остается на свободе. И возможно, этот дамоклов меч висел бы над ними до самой его смерти.

Принесли обед, Том убедил Целестину и Грейс сесть за стол, ради Ангел, даже если у них не было аппетита. После таких переживаний девочка нуждалась в стабильности и порядке. А ощущению, что жизнь возвращается в норму, в наибольшей степени способствовали друзья и родственники, усевшиеся за обеденный стол.

По молчаливой договоренности, они избегали разговоров о смерти, но атмосфера за столом оставалась мрачной. Ангел, задумчиво-молчаливая, скорее гоняла еду по тарелке, чем ела. Ее поведение интриговало Тома и, как он заметил, тревожило мать, которая истолковывала его иначе, чем он.

Он отодвинул тарелку. Достал из кармана четвертак, которым и пугал убийц, и развлекал детей.

Ангел просияла при виде монеты, скользящей по костяшкам пальцев.

— Я могу этому научиться, — заявила она.

— Когда твои ручки станут больше, безусловно, научишься, — согласился Том. — Собственно, я сам тебя научу.

Сжав монету в правом кулаке, покрутив вокруг него левой, он произнес: «Джангл-джангл, джангл-мангл» — и разжал пальцы правой руки. Четвертак, само собой, исчез.

Ангел, склонив голову набок, изучала его левую руку, которую он сжал в кулак, разжимая правую. На нее она и указала.

— Монета там.

— Боюсь, ты ошибаешься. — Когда Том разжал левый кулак, она увидела, что ладонь пуста, как жестянка слепого нищего в стране воров. А Том уже сжал в кулак правую руку.

— Куда же делась монетка? — спросила Грейс внучку, прилагая немалые усилия, чтобы ради нее прогнать печаль.