Особые поручения: Пиковый валет - Борис Акунин

– Самоубийство – тяжкий грех, –заговорил агентик, прижимая руки к груди и очень волнуясь. – Вы погубитесвою душу и обречете Ариадну Аркадьевну на вечные страдания. Ведь тут любовь,ваше превосходительство, что уж поделаешь. Надобно простить. Надопо-христиански.

– Простить? – растерянно пролепеталнесчастный камергер. – По-христиански?

– Да! – горячо воскликнулмальчишка. – Я знаю, это тяжело, но потом у вас будто камень с душиупадет, вот увидите!

Момус потрясенно смахнул слезу.

– И вправду простить, все забыть… Пустьсмеются, пусть презирают. Браки заключаются на небесах. Увезу ее, мою душеньку.Спасу!

Он молитвенно возвел глаза к потолку, по щекамзаструились качественные, крупные слезы – был у Момуса и такой чудесный дар.

Камердинер вдруг оживился:

– Да-да, увозич, увозич домой, сафсемдомой, – закивал он. – Очень курасиво, очень брагародно. Зачемхаракири, не нада харакири, не по-фрисчиански!

Момус стоял, смежив веки и страдальческисдвинув брови. Те двое, затаив дыхание, ждали – какое чувство возьмет верх:уязвленное самолюбие или благородство.

Победило благородство.

Решительно тряхнув головой, Момус объявил:

– Ну, так тому и быть. Уберег Господь отсмертного греха. – Он сунул шпажку обратно в ножны и размашисто перекрестился. –Спасибо тебе, добрый человек, что не дал пропасть душе христианской.

Протянул заморышу руку, тот со слезами наглазах стиснул Момусу пальцы и отпустил нескоро.

Японец нервно спросил:

– Везчи гаспадзя домой? Сафсем домой?

– Да-да, друг мой, – с благороднойпечалью кивнул Момус. – Я в карете. Тащи туда ее вещи, платья, без… без…безделушки. – Голос его дрогнул, плечи затряслись.

Камердинер с готовностью, будто боясь, чтоскорбный муж передумает, кинулся набивать сундуки и чемоданы. Прыщавый, кряхтя,таскал поклажу во двор. Момус снова прошелся по комнатам, полюбовался японскимигравюрками. Попадались и презанятные, со скабрезностями. Парочку попикантнейсунул за пазуху – Мимочку повеселить. В кабинете хозяина прихватил со столанефритовые четки – на память. Вместо них кое-что оставил, тоже на память.

Вся погрузка не заняла и десяти минут.

Оба – и камердинер, и агентик – провожали«графа» до кареты и даже подсадили на подножку. Карета изрядно осела подтяжестью аддиного багажа.

– Трогай, – меланхолично кинул Момускучеру и покатил прочь с поля брани.

Шкатулку с драгоценностями графини он держал вруках, ласково перебирая поблескивающие камешки. Добыча, между прочим, вышланедурная. Приятное удачнейшим образом совместилось с полезным. Одна диадемкасапфировая – та самая, которую он приметил еще в театре, – пожалуй, тысячна тридцать потянет. Или подарить Мимочке, к синим глазкам?

Когда ехал по Тверскому, навстречу пронеслисьзнакомые сани. Надворный советник был один, шуба нараспашку, лицо бледное ирешительное. Едет объясняться с грозным мужем. Похвально – смелый человек.Только объясняться тебе, голубчик, придется с мадам Адди, и, судя по имевшимсяу Момуса сведениям и личным его впечатлениям, объяснение будет не из легких.Адди устроит тебе ад, не очень ловко скаламбурил Момус, но все равнорасхохотался, довольный остротой.

Будете знать, господин Фандорин, как пакоститьМомусу. Долг платежом красен.

Совещание по делу «Пикового валета»происходило в узком кругу: его сиятельство князь Долгорукой, Фрол ГригорьевичВедищев, Эраст Петрович и, тихой мышкой в углу, раб Божий Анисий.

Час был вечерний, лампа под шелковым зеленымабажуром освещала лишь губернаторов письменный стол и его непосредственныеокрестности, так что кандидата на классный чин Тюльпанова, считай, было и невидно – по углам кабинета темнели мягкие тени.

Негромкий, сухой голос докладчика былмонотонен, и его высокопревосходительство, кажется, начинал задремывать: прикрылморщинистые веки, длинные усы подрагивали в такт мерному дыханию.

А между тем доклад приближался к самомуинтересному – к умозаключениям.

– Резонно было бы п-предположить, –излагал Фандорин, – что состав шайки таков: «Герцог», «Шпейер»,«Нотариус», «Городовой», девица с незаурядными гимнастическими способностями,«граф Опраксин» и его кучер.

При словах «граф Опраксин» уголок ртанадворного советника страдальчески дрогнул, и в кабинете повисло деликатноемолчание. Однако же, приглядевшись, Анисий увидел, что деликатно молчал толькоон сам, а остальные, хоть и помалкивали, но безо всякой деликатности: Ведищев,тот ехидно улыбался в открытую, да и его сиятельство, приоткрыв один глаз,красноречиво крякнул.

А между тем вчера получилось куда как несмешно. После обнаружения пикового валета (в кабинете, на малахитовомпресс-папье, где прежде лежали нефритовые четки) шеф утратил свое всегдашнеехладнокровие: Анисия, правда, ни словом не попрекнул, но на камердинера долгоругался по-японски. Несчастный Маса так убивался, что хотел руки на себяналожить и даже побежал на кухню за хлеборезным ножом. Эрасту Петровичу потомпришлось долго беднягу успокаивать.

Но то были еще цветочки, а самоесветопреставление началось, когда вернулась Адди.

При воспоминании о вчерашнем Анисийсодрогнулся. Ультиматум шефу был поставлен жесткий: до тех пор, пока он невернет туалеты, духи и драгоценности, Ариадна Аркадьевна будет ходить в одном итом же платье, в одной и той же собольей ротонде, не будет душиться и останетсяв тех же самых жемчужных серьгах. И если она от этого заболеет, то виноватцеликом и полностью будет Эраст Петрович. Дальнейшего Тюльпанов не слышал,потому что проявил малодушие и ретировался, но судя по тому, что сегодня с утранадворный советник был бледен и с синими полукружьями под глазами, спать емуночью не довелось.

– А я вас предупреждал, голубчик, чтодобром эта ваша эскапада не кончится, – наставительно произнескнязь. – Право, нехорошо. Приличная дама, из высшего света, муж наизрядной должности. Мне уж и из придворной канцелярии на вас пеняли. Будто малонезамужних или хотя бы званием поскромнее.

Эраст Петрович вспыхнул, и Анисий испугался,не скажет ли он высокому начальству что-нибудь непозволительно резкое, нонадворный советник взял себя в руки и продолжил о деле, будто ничего такого ине было произнесено: