Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Место оказалось неудачное и неправильное для нашего художественного объекта. Во-первых, туристов и зевак там ходило мало. Не туристическое и не прогулочное мы выбрали место. Если кто-то и шёл мимо нас по улице, то делал это не гуляючи, а по делу, чаще всего спеша.

Встать перед фасадом театра в масках и странных костюмах тоже было стратегической ошибкой. Люди, знающие тот театр, воспринимали нас как что-то поставленное на обозрение самим театром. Возможно, прохожие думали, что мы являемся некой афишей или рекламой.

За два с половиной часа только один раз возле нас скопилось человек десять. И пару раз постояли редкие бездельники. Из самого театра выходили посмотреть на нас какие-то люди, возможно, актёры. Они смотрели на нас, разглядывали книжку у наших ног, потешались. Кто-то что-то нам говорил, что-то спрашивал. Мы стояли не шелохнувшись. Хорошо было то, что в свои маленькие дырочки для глаз мы мало что видели, а то, что нам говорили, мы совсем не понимали. Так было намного проще. Кто знает, возможно, тогда к нам подошёл и смотрел на нас сам Петер Штайн. Мог. Он в то время работал и репетировал в «Шаубюне». Только я тогда и представления не имел о нём.

В чёрной баночке мы, после двух с половиной часов художественного освоения городской среды, обнаружили две конфеты, потёртую пуговицу, непонятный жетон, похожий на монету, и в общей сложности девять марок мелочью. Это было существенно меньше наших самых пессимистических ожиданий, но опыт был интересный.

Стоять было нетрудно. Маски, правда, оказались слишком душными и быстро стали влажными от дыхания, но это было поправимо и не страшно. Сама неподвижность, которая казалась тяжёлой для исполнения, на самом деле далась легко. Главное было стоять в удобной позе и держать вес на обеих ногах. Периодически, за два часа, пот затекал в глаза или начинало чесаться в самом неподходящем месте, но это всё было терпимо.

Удивительным оказалось ощущение присутствия в реальном мире, на настоящей живой улице, но в маске и странном, отдельном от происходящего, костюме.

Через некоторое, совсем непродолжительное, время стояния у меня возникло ощущение, что я не стою на улице, а спрятан за неприступной стеной, в безопасности и недосягаем. Мне стало казаться, что я подглядываю за происходящим. Даже когда люди смотрели на меня, я чувствовал себя невидимкой.

Часа через полтора стояния я поймал себя на том, что вообще перестал думать о происходящем. Я, наоборот, мысленно блуждал где-то, вспоминал любимые стихи, читал их про себя. Это было приятное блуждание в воспоминаниях и в совершенно неожиданных мысленных сюжетах.

Однако девять марок за два с половиной часа на двоих современных художников – это было отчаянно мало!

Мы не должны были забывать, что буквально через пару дней надо было освободить комнату и покинуть квартиру фрау Фоллингер и её сына Олафа. А ещё через неделю должно было неизбежно наступить 1 июля и все марки ГДР должны были превратиться в наших руках в бумагу, как карета Золушки в тыкву.

На следующий день после дебюта возле театра «Шаубюне» мы встали на художественную вахту на Кудаме, ровно на то место, которое занимал бронзовый человек. Простояли мы три часа с пятнадцати до восемнадцати. Нам набросали сорок две марки с мелочью.

Недалеко от нас, на своём прежнем месте, насвистывал печальные мотивы лысый Иржи. Ближе к проезжей части ходил чревовещатель с куклой-марионеткой и смешно говорил, не раскрывая рта, на разных языках.

Стоять окружённым людским потоком было азартнее и интереснее, чем на отдалённой от суеты улице. Ощущение того, что я подглядываю, но не присутствую, только усилилось. Вокруг нас, как и вокруг бронзового человека, раза три в час собиралась небольшая толпа. Люди смотрели, ждали от нас чего-то, пытались говорить с нами. Но я подглядывал за ними в дырочки маски, оставаясь невидимкой.

Только дети и нетрезвые могли нарушить дистанцию и коснуться нас. Один пьяный толстяк крепко хлопнул меня по плечу, громко что-то сказал, скорее всего, мерзко выругался, почти вплотную приблизил свою красную рожу к моей маске, покривлялся и ушёл. Но и за ним я подглядывал и совсем не испугался.

Нашу абсолютно синюю книгу люди внимательно рассматривали, брали в руки, смеялись, листали и ставили на место. Один маленький мальчик очень хотел её забрать, требовал, просил родителей, топал ножкой, а потом не выдержал, схватил её и убежал. Вскоре его отец вернул книгу на место, сказал что-то, наверняка извинился, и, бросив в баночку несколько монет, ушёл.

Наша книга всё равно исчезла к тому времени, когда мы решили закончить. Момент её исчезновения не заметил ни я, ни Ковальский.

– Это же прекрасно! – сказал Сергей. – Искусство растворилось в толпе. Его кусочек унёс тот, кому оно было предназначено… Его забрал человек… Художник должен быть только рад! Воруют только то, что хотят…

На следующий день мы решили встать на Кудаме ближе к вечеру и просчитались. Начали в семнадцать и закончили в двадцать часов. В нашей баночке мы насчитали всего тридцать марок. Накануне Ковальский купил такую же книжку, покрасил её в зелёный цвет и написал на обложке синим: «Absolute green book». Не думаю, что из-за цвета книги нам набросали меньше и книгу не украли.

Стоя третий день подряд на улице в маске, уже привыкнув к обстановке и к новым ощущениям, я смог спокойно размышлять.

Я понял тогда, почему именно то место было столь удачным для уличных артистов. Рядом с музеями, зоопарком или вокзалами, там, где тоже всегда много людей, они играть и выступать не хотели. И правильно! В музеи люди шли за значительным искусством или за знаниями и не хотели отвлекаться на уличных исполнителей. В зоопарк люди шли за развлечением, и им не нужно было дополнительное веселье у входа в зоопарк. Из музеев или насмотревшись животных люди шли переполненные информацией, впечатлениями или волокли уставших от веселья и капризничающих детей поскорее домой. Возле вокзалов все люди спешили. А Кудам был идеален.

Площадь между разрушенной кирхой и торговым центром находилась как раз на стыке культуры и шопинга. Люди шли мимо уличных артистов в большой магазин, но видели при этом памятник архитектуры и истории. Плюс ко всему на площади был фонтан. Хоть и дурацкий, но шум и вид воды всегда притягателен.

Почему наиболее удачным временем было позднее утро или время обеда? Да потому что люди в это время как раз шли в магазин. Почти все были туристами или людьми с окраин Берлина, решившимися приехать в центр побаловать себя покупками. До полудня они шли в торговый центр в хорошем настроении, никуда не спешили, были полны сил и ещё не потратились. Так что они готовы были пять-десять минут постоять посмотреть выступление уличного артиста, бросить от щедрот монетку и пойти за покупками. Или даже не глядя бросить мелочь в шляпу или банку бедолаге, которому приходится кривляться за гроши на улице, в то время как нормальные люди шли в магазин. Многие доставали из кошельков и карманов монетки и давали артистам на улице только для того, чтобы почувствовать себя не высоте положения.