Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

В первом кабинете, а точнее, в первом небольшом светлом зале, в который я вошёл, меня с лучезарной улыбкой встретил высокий худой тёмно-русый парень в длинных, почти до колен, песочного цвета шортах, сандалиях на босу ногу, белой майке с изображением рукопожатия белой и чёрной рук и в маленьких кругленьких очках.

Он поздоровался, спросил, говорю ли я по-английски, узнал, откуда я и как меня зовут. Потом он довольно долго и с очень серьёзным лицом листал журнал с какими-то записями, наконец нашёл и только тогда сообщил мне, что его зовут Дирк, что он испытывает огромную радость оттого, что он меня видит, и что мне обязательно помогут там, куда я пришёл.

Он тряс мою руку, наклонившись ко мне с высоты своего немалого роста, тряс при этом головой и улыбался, как щелкунчик. Дирк после приветствия предложил мне воды, кофе, молока для кофе, показал стоящую на столе большую тарелку с разнообразным печеньем. Он попросил не стесняться и всё, что я хочу, брать, есть, пить и при этом подождать немного, пока его коллеги или он сам смогут со мной поговорить. Дирк указал на стул и, перед тем как уйти в другое помещение, сунул мне в руки несколько цветных брошюр.

Я уселся на показанный мне стоящий у стены стул. На других стульях уже сидели несколько молчаливых молодых представителей неизвестных мне далёких южных или юго-восточных стран и народов. От того, что оказался со мной рядом, исходил острый запах пота и еды.

В том помещении, в котором я остался ждать, по стенам висело много плакатов и большая карта мира с воткнутыми в неё красными флажками. Вдоль стен стояли металлические стулья с белыми пластмассовыми сиденьями и спинками, на полу громоздились стопки брошюр, журналов и разноцветных коробок, в том числе и с печеньем. В дальнем углу гудели холодильник и кофейный автомат.

Из этого зала ожидания выходили три двери в другие кабинеты. Две были закрыты, одна открыта. За открытой дверью я увидел небольшое, ярко освещённое помещение с окнами от пола до потолка. В нём стоял стол. За столом сидели спиной ко мне пять человек в ярких, длинных одеждах, шитых золотом. На головах у них были тоже блестящие золотом головные уборы. Кто из них мужчины, а кто женщины, со спины было непонятно. По шеям и кистям рук я увидел, что все они чернокожие.

Напротив тех людей сидела молодая, коротко стриженная, светловолосая, толстая женщина в светлой майке, шортах и узеньких красных очках. Она с улыбкой, наклонив голову вбок, внимательно слушала людей в экзотической одежде. Иногда она задавала вопросы и что-то с серьёзной улыбкой записывала в тетрадку.

Дирк, позаботившись обо мне, зашёл в то самое помещение, уселся рядом с той толстухой, сделал серьёзное лицо и наклонил голову с почтительным вниманием.

Мне пришлось ждать долго. Я пролистал брошюры, в которых увидел много фотографий несчастных людей на фоне лачуг и пустынных пейзажей. Одна тоненькая книжка сообщала о детях в Африке и Азии, которые потеряли руки и ноги, подорвавшись на минах или в результате жестокостей войны. В конце той брошюры я увидел фотографии детей с новенькими и весьма технологичными протезами. Под теми фотографиями были приведены цифры внушительных достижений той организации, в которую я пришёл. После ознакомления с брошюрами мне стало неудобно за то, что я пришёл в серьёзную организацию, которая имела дело с настоящим человеческим горем, с намерением эту организацию обмануть и воспользоваться её помощью для своих сугубо эгоистических целей.

Пока я ждал, из закрытых кабинетов периодически выходили люди в светлых шортах и белых майках с призывами к миру и дружбе на них. Все были либо худые, либо полные, все в очках и очень добрые. Они выходили из-за закрытых дверей, провожали тех, кого принимали, и звали тех, кто ожидал, сидя рядом со мной. Мне они каждый раз предлагали кофе, воды и печенье.

Тех людей, которые были одеты в золотые одежды, Дирк и его коллега провожали вдвоём. Когда они встали и повернулись в мою сторону, у них оказались красивые шоколадного цвета лица с тончайшими чертами и большими блестящими глазами. Пожилой мужчина, два молодых человека и две юные женщины были стройны, и движения их голов, шей и рук были плавны и значительны. Все, в том числе и Дирк с коллегой, говорили по-французски, это я понял по грассирующему и тягучему звуку «р». Прощались они радушно. Жали руки, осторожно обнимались. Вскоре в окно я увидел, как дивные, экзотические люди, сверкая золотом одежд, уселись в большую, длинную, блестящую машину. Двери автомобиля им открыл и помог усесться маленький чернокожий водитель в ярко-синем костюме и в фуражке.

Я сидел и ждал, даже тогда, когда все посетители, кроме меня, ушли и остались только сотрудники организации, которые собрались все вместе и за общим столом, совершенно не обращая на меня внимания, стали пить кофе, весело беседовать на непонятном мне рыкающем и каком-то кашляющем языке, напоминающем немецкий, но куда менее благозвучном.

Я сидел тихо, понимая своё дело и просьбу как наименее серьёзную и не заслуживающую внимания людей, которые были заняты спасением мира.

Только когда вся весёлая компания выпила кофе, наговорилась, насмеялась, Дирк подошёл и дал мне листок и ручку. Он, улыбаясь, объяснил, что это анкета, которую мне надо заполнить, и что если мне будет что-то непонятно, то он поможет. После этого Дирк и все остальные разошлись по кабинетам и закрыли за собой двери.

Анкета была несложной. Я без труда ответил на все её вопросы. Только два пункта я не знал, как заполнить: религия и национальность. Поразмыслив, я в графе «Religion» поставил прочерк.

Осталась одна незаполненная графа. Но я понял, что не знаю, как будет слово «еврей» по-английски. Немецкий вариант «юдн» я помнил из фильмов про войну с фашистами, но не знал, как это правильно написать. Спросить об этом Дирка я не решился, полагая, что он должен будет заподозрить неладное, если человек просит помощи как обиженный еврей и при этом не знает, как слово «еврей» звучит по-английски и как пишется по-немецки.

В итоге я решил отдать анкету с незаполненной одной графой.

Меня позвали в кабинет тогда, когда все добропорядочные немцы должны уже были отобедать и даже подремать после трапезы. Для беседы со мной за столом сидели Дирк и его коллега в красных очках.

В светлом кабинете мне предложили сесть за стол, возле которого стояло пять стульев. Я выбрал тот, что посередине. Это Дирк и его коллега отметили, многозначительно переглянулись и что-то записали на листочках.

Потом они по очереди стали задавать мне вопросы. Говорили они чётко, просто и понятно, как люди, привыкшие к плохому знанию английского языка.

Они спрашивали меня, откуда я, какая у меня семья, где и кем работают родители, какое моя семья получает медицинское обслуживание, как часто мы можем покупать молоко и другие продукты питания…

Я категорически не хотел врать и прибедняться. Мне показалось это неприличным и подлым. Я отвечал честно и правдиво. А они всё внимательно слушали, кивали всем мною сказанным словам и что-то записывали на листочки. А я отвечал, что служил три года в вооружённых силах, что учусь, получаю стипендию, изучаю русскую и мировую литературу. Произнося очередной ответ, я сам отчётливо понимал, что делаю всё неправильно, потому что произвожу впечатление совершенно благополучного человека из хорошей и удобной для жизни страны и города.