Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

что именно в этом.

– Я не тупая, отец. И прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, но это неправда. Крил не мог бы полюбить меня в этом смысле: он слишком хорошо меня знает, с самого детства.

Джайн откашлялся – нет, скорее рассмеялся.

Как ни странно, подобная реакция отца вовсе не разозлила девушку.

– Думаешь, я не понимаю всей своей суетности? Мелочности моих мыслей?

– Доченька, если ты осознаёшь это, то твои мысли никоим образом не мелочны.

Энесдия лишь махнула рукой.

– Кто из братьев Пурейк самый младший и незначительный? – спросила она. – Кто из них лишен тщеславия? Кто постоянно улыбается без причины?

– Андарист улыбается, потому что влюблен, дочь моя.

– В смысле, так было еще до меня. Когда я впервые увидела Андариста, он уже вовсю улыбался.

– Он влюблен в саму жизнь, Энесдия. Это его дар миру, и я никогда не сочту его менее ценным, чем дары двух других братьев.

– Я на самом деле вовсе не это имела в виду, папа. Ладно, не важно. Уже поздно, а я слишком устала и переволновалась. Но я никогда не прощу Крилу, что его тут нет.

– Ну и весьма несправедливо с твоей стороны. Это ведь я его отослал.

– Сомневаюсь, что Крил сильно возражал.

– Напротив.

– Но все равно уехал.

– Да, потому что никогда бы не посмел меня ослушаться. Но думаю, теперь я все понял. Ты хочешь его наказать и хочешь, чтобы он это почувствовал. Ты считаешь, Энесдия, что Крил каким-то образом сделал тебе больно. Но единственная мысль на сей счет, что приходит мне в голову, приводит меня к заключению, которое оказалось бы весьма нежелательным накануне твоей свадьбы.

Несмотря на теплую одежду, девушка почувствовала, как ее пробрал холод.

– Не говори так, папа, – прошептала она.

– Ты любишь Андариста?

– Конечно люблю! Разве может быть иначе?

– Энесдия. – Отец повернулся к ней и взял за плечи. – Самой большой ошибкой с моей стороны было бы утверждать, что я не ценю дара, которым обладает Андарист по самой своей природе. Я ценю его превыше большинства других качеств любого мужчины или женщины. Ибо он крайне редок.

– А у мамы он тоже был? Этот дар?

Моргнув, Джайн покачал головой:

– Нет. Но я только рад этому, ибо иначе вряд ли бы смог вынести ее утрату. Энесдия, скажи мне правду, прямо здесь и сейчас. Учти: если ты недостаточно любишь Андариста, то ваш с ним брак разрушит его дар. Могут пройти десятилетия, даже века, но рано или поздно ты непременно его разрушишь. Потому что недостаточно любишь мужа.

– Отец…

– Видишь ли, милая, когда кто-то любит все, что есть в мире, когда кто-то наделен этим даром радости, то подобная способность, к сожалению, вовсе не становится защитной броней против горя, как тебе, возможно, кажется. И приходится балансировать на краю печали – иначе нельзя, поскольку для того, чтобы так любить, нужно отчетливо понимать, что к чему. Андарист улыбается, осознавая, что горе преследует его с каждым шагом, с каждым мгновением. Если ты будешь ранить мужа своим равнодушием или безразличием до тех пор, пока он не споткнется и не ослабеет, то горе в конце концов найдет Андариста и пронзит его сердце.

– Я и в самом деле люблю Андариста, – сказала она. – Более чем достаточно, больше, чем требуется любому мужчине. Клянусь.

– Если хочешь, мы на рассвете вернемся домой и как-нибудь переживем последствия разрыва.

– Но если мы так поступим, отец, то я раню Андариста в тот момент, когда он более всего уязвим. И в результате разрушу его дар и его жизнь.

Отец пристально взглянул на дочь, и та поняла, что он полностью с ней согласен. В любом случае уже слишком поздно что-либо менять.

– Крил повел себя достойно, Энесдия.

– Знаю, – ответила она. – Но я предпочла бы, чтобы все было иначе!

Она прильнула к отцу, заливаясь слезами. Тот крепко обнял дочь.

– Я должен был что-то предпринять, – хриплым, почти срывающимся голосом проговорил Джайнн. – Что-то сказать…

Но Энесдия лишь покачала головой:

– Нет, это я дура. Я всегда была дурой и не раз ему это демонстрировала.

И девушка снова разрыдалась, будто поняв, что говорить им с отцом больше не о чем.

Мир был лишен смысла, решила она позже, лежа без сна под мехами в экипаже. Вообще всякого смысла. Он сдавался перед легкомысленными созданиями вроде нее, скользившими по жизни в сияющем мареве мелочного самодовольства, где любое неясное замечание воспринималось как неуважение, а злоба и подлость плодились, словно крысы, среди тайного шепота и бросаемых украдкой взглядов.

«Это мой мир, где все, что рядом со мной, кажется больше, чем есть на самом деле, – подумала Энесдия. – Но правда такова, что я просто не умею жить по-другому».

Она никогда бы не позволила Андаристу усомниться в ней, никогда бы не дала ему повода для страданий. Лишь в воображении Энесдия могла ему изменять, мечтая о том, как обнимает сына Дюравов, и видя перед собой лицо юноши, который слишком хорошо ее знал.

Нараду снились женщины. Прекрасные женщины, которые с отвращением от него отворачивались. Они толпились со всех сторон, и каждый раз, когда кто-то из них в ужасе пятился, его била дрожь. Нарад пытался спрятать лицо, но ему казалось, будто руки ему не принадлежат, не в силах найти то, что он стремился скрыть.

Ему с рождения не везло. Он не помнил, чтобы хоть раз наслаждался восхищением женщин. Шлюх считать не имело смысла, поскольку им платили за довольный вид, к тому же его взгляд не задерживался на них особо долго. Желание невозможно было подделать, и его вполне очевидное отсутствие могло лишить мужества даже самого отважного мужчину.

Проснувшись, Нарад уставился вверх сквозь неподвижные ветви и листья, напоминавшие трещины в ночном небе. Его никто никогда бы не пожелал – и даже та маленькая надежда, которую он лелеял все те прожитые впустую годы до того, как его избили, теперь умерла.

Даже боги не предлагали справедливости, требуя сперва заключить сделку. Из-за стоявших в глазах слез Нараду казалось, будто ветви над его головой расплываются и дрожат.

«Сделку? Но мне нечего им отдать».

Если боги сейчас смотрели на него сверху, то взгляды их были бесстрастны и лишены каких-либо чувств. Чтобы они хотя бы сжалились над Нарадом, душа его должна была преклонить колени, а он не собирался этого делать за столь мизерную награду.

«Мне вполне хватает жалости и от смертных, – подумал Нарад. – Прекрасные женщины отводят взгляды, смотрят мимо, и так было всегда, задолго до того,