Источник счастья. Небо над бездной - Полина Дашкова

— Спасибо. Я лучше пешком, хочется подышать.

— Да, тут хорошо дышится. Я тоже люблю гулять по парку,чем-то эта чужая усадьба напоминает наше Кокушкино. А то бы остались еще напару часиков. Вот-вот Сталин явится.

— Ну, тогда мне тем более пора.

Она промолчала, но понимающе улыбнулась, пожала руку МихаилуВладимировичу и ушла в дом. Профессор медленно побрел по аллее, подставив лицомелкому холодному дождю. Листья только начали желтеть и падать. Незаметноопускался вечер.

Михаил Владимирович особенно любил это время суток, сумерки,когда все затихает, природа молчит, словно задумалась глубоко или беззвучномолится перед сном. Казалось, солнце уже не выглянет, не пробьется сквозьгустую хмарь. Свернув с аллеи на тропинку, ведущую к реке, Михаил Владимировичзадел плечом юную мокрую елку, и вспыхнули на лету капли, туман засветился,пронизанный пологими лучами, такими плотными, словно свет может быть плотью,теплой и гладкой на ощупь.

В глубокой голубой прогалине посреди сизого облакапоказалось солнце целиком, тяжелое, густо оранжевое, с вишневым пьяным отливом.Оно стояло совсем низко над горизонтом, тонкий березовый ствол, угольно черныйна фоне света, косо рассекал диск. Михаил Владимирович знал, как легко ирадостно, одним прикосновением, исцеляют душу небо, облака, солнце, деревья,роса на стриженой траве, крупные капли в ложбинках палых листьев, тонкаяизморось на сером габардине пальто. Знал давно, сколько помнил себя, а всеудивлялся, каждый раз это было словно впервые.

Пока он спускался к реке, солнце исчезло, студеная мглазалила парк. Впереди, на черной траве, смутно белел овальный блик, лодка,втянутая на берег. Михаил Владимирович иногда после визита к вождю позволялсебе короткую прогулку до маленького скрипучего пирса. Залезал в лодку,выкуривал папиросу, слушал лягушек, плеск воды, тишину.

До лодки осталось несколько шагов, и вдруг вспыхнул огонек.Кто-то стоял и курил у пирса. Михаил Владимирович хотел тихо удалиться, ноогонек папиросы двинулся прямо к нему.

— Стойте, куда вы, господин Свешников?

Разумеется, нельзя было не узнать этот голос, кавказскийакцент, коренастую узкоплечую фигуру в коротком темном пальто. Он двигался потраве совершенно беззвучно в своих мягких сапогах.

— Добрый вечер, Иосиф Виссарионович, — профессоростановился, достал папиросы.

Чиркнула спичка. Подсветилось снизу усатое лицо, блеснулиглаза. Спичка тихо затрещала и погасла. Профессор достал еще одну. Покаприкуривал, успел заметить черный поднятый воротник, красный вязаный шарф.

— Не самое подходящее время для прогулок, — тихо заметилСталин, — темно, сыро. Простыть не боитесь?

— А вы?

— Мне терять нечего. Горло и так уж болит.

— Чем лечитесь?

— Шарфом заматываюсь, мама моя для меня его связала, давно,лет двадцать назад. Помогает лучше любых лекарств.

— Шарф — это, конечно, хорошо, но все равно идите скорее вдом, выпейте чаю горячего. Вы сипите, догуляетесь до ангины.

— Сейчас пойду. Только скажите, как он?

— Ему значительно лучше.

— Он поправляется?

— При его болезни поправиться трудно.

— Он безнадежен?

— Он очень сильный человек, у него огромная воля к жизни, иодно это дает надежду.

— Да, он сильный. Горный орел, вождь новых масс, простыхобыкновенных масс, самых глубочайших низов человечества.

Сталин произнес это с пародийным пафосом, усмехнулся, затопталпапиросу, тут же стал закуривать новую. Третья вспышка, на этот раз совсемблизкая, осветила усы, черный воротник, красный шарф.

Михаил Владимирович вздрогнул, легкий электрический зарядпробежал по телу. Только сейчас, в сумерках, вдруг прояснилось тревожное,тягостное чувство, которое до этого мгновения даже нельзя было назватьвоспоминанием. Просто смутный образ, размытая картинка. Хотелось поймать ее,рассмотреть хорошенько, но всякий раз она таяла, словно дразнила.

Еще при первом знакомстве, два года назад, МихаилуВладимировичу показалось, что когда-то где-то он уже встречал этого коренастогокавказца в красном шарфе домашней вязки и прозвучала фраза: «Вождь новых масс,простых обыкновенных масс, самых глубочайших низов человечества». Но толькосказано было немного иначе, «вожди», речь шла о двух людях, и это не имелоникакого отношения к Ленину.

— Что? — спросил Сталин, и вместе с огоньком папиросывспыхнули его глаза.

— А? Нет, ничего. Мне пора, всего доброго, — МихаилВладимирович развернулся и быстро пошел вверх по тропинке.

Москва, 2007

Метель давно кончилась, клочья облаков неслись по небу,ледяной ветер бил в лицо. Соня нашла сухую скамейку в маленьком скверенеподалеку от дома, села, вытащила мобильный.

После разговора с Хотом она не могла оставаться в квартире.Ей хотелось на воздух. К тому же звонить кому-либо при незримых внимательныхслушателях она не собиралась.

Вдали, в прогалине между домами, возникло золотистое облако,по форме отчетливо напоминающее силуэт небольшой обезьяны с длинным пушистымхвостом. Прочие облака убегали, а это стояло, подсвеченное холодным солнцем, ине меняло формы. Соня смотрела на него, бесцельно сжимая в руке мобильный.Облако тоже смотрело на Соню, улыбалось всем своим невесомым существом. Опятьобразовался провал во времени. Исчез уличный шум, остановился ветер, но нетемная ледяная пустыня была сейчас вокруг, а совсем наоборот. Теплый,одушевленный свет, в котором ничего не страшно. Окажись в эту минуту рядомкакой-нибудь злодей, вроде Хота, он выглядел бы маленьким смешным уродцем, аскорее всего, просто сразу растаял бы, как ком грязного снега в луже.

Порыв ветра сдернул с головы капюшон. Соня вспомнила, чтособиралась звонить Зубову, и удивилась, почему так долго неподвижно сидит,уставившись в проем между домами.

Ничего не произошло, но все изменилось. Она сидела минутыдве, не больше, смотрела на золотое облако, ни о чем не думала. После этойкороткой передышки отпустила нудная боль, которая успела стать привычнымсостоянием души. Теперь Соня ясно поняла, как далеко зашла в своей депрессии.Еще немного, и могла бы заболеть всерьез.

В голове у нее сложился четкий план дальнейших действий.

Итак, надо позвонить Зубову. Все ему рассказать. Надо лететьв Вуду-Шамбальскую степь и работать. Хотя бы ради того, чтобы больше никто непогиб из-за препарата. В руках Михаила Владимировича препарат спасал, возвращалк жизни. Сейчас он только убивает — одним лишь фактом своего существования. Такне должно быть.