Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви - Ольга Александровна Савельева

сквозняком обид и колючей проволокой одиночества, недолюбленные, ожесточенные, необнятые люди.

Эта подлость — их защита от внешнего мира. Он их укусил, а они его. Подлецы нуждаются в помощи еще больше, чем неподлецы. Если внутри любовь, она и выплескивается.

У моей подруги Нины ребенок, сын, попал в аварию. Стал инвалидом-колясочником. Жизнь разделилась на до и после. Она посвятила себя служению болезни сына. Всю свою жизнь перестроила под него. Ушла с работы, научилась делать массаж, перепробовала все методики. А муж не смог. Назовем мужа Вова.

Однажды Вова вышел погулять во двор с сыном на коляске. Пришел на детскую площадку, на которой раньше играл его здоровый сын. Все на них смотрели: кто-то с любопытством, кто-то с жалостью. Всем было до них дело. Муж погулял, вернулся домой.

— Что у нас на ужин? — спросил он из прихожей.

— Сейчас массажист придет, я убиралась, — сказала Нина. — У меня только каша Семе. Я не прислуга. Сходи в магазин.

Муж собрался и ушел в магазин. И не вернулся. Через магазин ушел из семьи. Подлец. Слабак.

Женщины сильнее мужчин. В стрессовой ситуации это особенно очевидно.

Нина не прощает предательства. Она считает, что Бог обязательно отомстит Вове. У Бога свой реестр страшных грехов, и Нинин муж занимает в нем лидирующие позиции. Первый претендент на ад.

На днях муж попросил у Нины свидетельство о браке. Без него не дадут развод. То есть он решил не просто уйти, а официально закрепить свой уход. Нина звонит мне, рыдает, злится, просит написать пост возмездия.

Мол, мужики, вы слабаки. Сволочи, предатели. Вы бросаете нас, женщин, с болезнями и детьми-инвалидами, вы находите в 50 лет новых жен, вы предаете чувства, плюете на обязательства, у вас нет совести, есть только жажда жизни. Я слышу, как плачет Нина на том конце трубки.

— Напиши! Напиши! Напиши! И затегай его. Он читает тебя, пусть сгорит от стыда.

— Нин, — виновато говорю я. — Я не могу. Понимаешь, он ушел вместе со своей совестью. Ему же с ней спать. Это же наказание посильнее.

Я хотела сказать «посильнее инвалидности», но не уверена, что это уместно.

— Я правильно понимаю: ты на его стороне?

— Нина, нет, конечно. Нет. Он тысячу раз не прав. Он поступил подло. Но ты понимаешь, мне кажется, он ушел не из-за сына. Ему не хватило командной игры. Сплоченности, семьи.

Болезнь мальчика — страшный удар. Муж контужен. Нина нашла себя в спасении, занялась лечением сына, выкарабкалась. А он остался там, на войне, брошенный и никому не нужный. Нина ушла от Вовы к болезни сына и живет с ней семьей. А он за бортом — оглушенный, опустошенный. Он не может найти себя в спасении сына, там все вопросы закрыла Нина, он не может простить себя за то, как все случилось, он не знает, как это все прожить и принять. Он убегает куда глаза глядят. Там, над пропастью во ржи, наверное, есть ответы. Или на вокзал?

— Нин, а вот когда он придет за свидетельством, ты можешь налить ему чаю? Не ругаться, обнять?

— Может, еще в жопу поцеловать?

Я замолкаю. Я понимаю. Нину распирает от гнева и несправедливости. Она сейчас не может поделиться теплом. Она сама ледник. Ледник никого не может отогреть. И заросший щетиной, непонятно где живущий муж тоже такой же, одинокий айсберг. Айсберг ходил гулять с сыном и натыкался на чужие взгляды, и цепенел от холода, и леденел от жалости, и покрывался коркой равнодушия. Он пришел домой. Что на ужин? Ну скажи: макароны. Макароны — это забота. Это щепотка тепла. А макарон нет. Есть массажист, болезнь сына. А ему, мужу, дома нет места.

Мне кажется, все так. Я не могу возненавидеть его за компанию с Ниной, у меня не получается. Я наращиваю в себе мощь его подлости. Ушел, сволочь. Бросил. Дрянь. Немужик.

Но внутри меня пусто. Не отзывается. Нет энергии в моем гневе, потому что нет гнева. Есть желание сварить ему макароны. Сказать: на, поешь. Будут силы — соберись. Сходи еще раз погулять. Ты привыкнешь, примешь.

— Я не могу, Нина, — говорю я. Это я про пост.

— Спасибо, подруга, — говорит Нина. — Ты настоящий друг.

Она строит между нами баррикады ерничества, манипулирует дружбой.

— Вот когда у тебя с Катей все случилось, я тебя поддержала.

Это правда. Нина поддержала: искала врачей, предлагала денег. Я не знала, что это платная услуга. Я теперь должна взамен возненавидеть ее мужа. Нине плохо, ей нужно время. Она один в поле воин: сражается с болезнью, борется за сына. Она все на алтарь, это так правильно. Нина идеальная.

— Нина, прости меня. Я не буду писать плохо про Вову. Я тебя люблю.

— Да пошла ты, — говорит Нина и бросает трубку.

Ну слава богу. На моем белом пальто огромная клякса. Я ужасная подруга. Я пишу этот пост. На заднем фоне играет музыка.

Разведи огонь,

если точно выбираешь меня,

разведи огонь —

и посреди ненастного дня

скажи мне: я приду, я тебя не подведу.

Мне кажется, это Вселенная что-то хочет сказать Вове. Если вдруг Вова и правда меня читает.

Картина про любовь

Я сегодня видела любовь. Если бы я была художником, я бы схватила холст и торопливыми штрихами, боясь упустить детали, написала бы этих двоих. И можно даже без подписи, и так очевидно: «Это любовь».

Я была за рулем, спешила домой, слегка превышая скорость. Дома меня ждет грудная дочка, она вот-вот проснется — нужно успеть на кормление. На светофоре я резко затормозила, в последний момент осознав: не проскочу.

И тут увидела их. Точнее, сначала я наткнулась на ее укоризненный взгляд, адресованный мне: мол, нехорошо лихачить. Я даже подняла руки вверх открытыми ладонями: извини, не права. А потом они неторопливо пошли по зебре прямо передо мной. На фоне серой осенней мороси, припорошенной первым таящим снегом, они лучились летним солнцем.

Как они смотрели друг на друга! Мне кажется, если пройти между ними, можно споткнуться о неосязаемые нити взаимопонимания, упругой нежности и безоговорочного доверия. Они шли и смеялись о чем-то своем в коконе взаимности. Он был значительно выше нее, она подобострастно поднимала голову, улыбалась, ловила волну его тепла и щурилась от нежности. Он гладил ее по голове так ласково, так чувственно. Они общались без слов. Она, не открывая рта, как бы говорила ему: «Я