Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви - Ольга Александровна Савельева

нужен. У ребят в квартире коллекция таких бутылок, порядка 50 штук. Большие и маленькие. Что только Вова не засовывал в эти бутылки: луковицы, шишки, цветы, ракушки.

Но два года назад Вова остепенился. Купил костюм, стал ходить на настоящую работу с 9 до 18 и получать зарплату в определенные дни. Ребята решили, что это знак: нужен ребенок. И родили Лерку. Лерка получилась хрупкая и болезненная девочка. Ане тоже пришлось остепениться. Таскать ее по врачам, выслеживать лучших неврологов, точно выполнять рекомендации.

Рисовать некогда, искать заказчиков некогда. В расписании дня с трудом находилось время на душ, не то что на творчество.

Аня сердилась на Вову: он почти не помогает с Леркой. В его жизни есть работа, на которую он сбегает от младенца и болезней. Вова сердился на Аню: я пашу как проклятый, а мне ни спасибо, ни ужина — ничего.

Какая банальная ситуация! Как много семей утонули в этом болотистом непонимании и бескомпромиссности.

Каждые выходные превращались в изнуряющие баталии, от которых они оба уставали, ждали будней как спасения. Конфликт усугублялся отсутствием коммуникации и желания компромиссить. Каждый ждал, что второй его поймет и оценит его жертвы. А второй не понимал, не ценил, а замечал только свою боль. И вот — зреющий развод.

Рождение ребенка — это испытание для любой семьи. Для творческой особенно. Два свободолюбивых человека одномоментно лишились свободы. Вова продался в офисное рабство, Аня — в материнское. Оба переживали сильнейший стресс.

— Он просто проехал мимо! — Аню трясет от негодования. — Я ему позвонила, попросила помочь, я, в конце концов, ему еще жена, в машине его дочь, и он знает, как там все в его машине устроено, а он приехал, чтобы проехать мимо.

— Аня, это ужасно, — честно говорю я. — Сочувствую очень.

— Оль, он символически показал, что как бы его у меня нет, что как бы живи сама.

— Аня, я поняла, что он хотел сказать. И тоже считаю, что это не по-мужски.

— Да, не по-мужски. — Аня плачет в трубку.

— Где ты? Скажи. Я сейчас Мишу к тебе пришлю, он поменяет.

— Да не надо, мне уже поменяли, просто сам факт.

Я убеждаюсь, что Аня успокоилась, с Леркой все в порядке, они едут к маме, и кладу трубку.

Я злюсь на Вову. Тоже мне Грей. На дисплее определяется Вовин звонок.

— Да, Вов, — осторожно говорю я в трубку.

— Позвонила уже подруга твоя? — полыхая ненавистью, спрашивает Вова.

— Позвонила.

— Поддержала ее, несчастную? — Вова скептически хмыкает.

— Вов, ну, честно говоря, мог бы и поменять ей колесо, хотя бы ради Лерки. Не прав ты, прости.

— Не прав? Ясно. Оля, знаешь откуда она ехала?

— Нет.

Как хрупки человеческие отношения, почти как мачты в Вовиных кораблях, и каждую семейную лодочку нужно строить кропотливо, с большой любовью и полной отдачей, а потом помещать свое сокровище в защитную бутыль, которая защитит от ветра и невзгод. Но мужчина должен оставаться мужчиной и до, и после, и во время развода. Ты можешь не любить больше эту женщину, не жить с ней, но ради уважения к прошлому протянуть ей руку в сложный момент — это святое.

— Она была у меня дома. Там, где я сейчас живу. Знает, что я вечно забываю ключи и храню дубликат у соседей. Пришла к соседям, взяла ключи, вошла в квартиру. — Вова всхрипывает. Нет, Вова плачет.

— Вова, что? Вова, что?

— Оля, она разбила все мои корабли. Все до единого, 30 лет, Оля, 30. Каждый как ребенок, в каждом — частичка. Это очень кропотливая работа, я каждый делал долго, все. Я думал, убью ее. Проехал мимо — спас ее. От себя. Понимаешь?

Вот тебе и безобидный одуванчик. Эх, Ассоль, Ассоль, никогда твой Грей тебя не простит. Ты сама потопила свои Алые паруса в море ненависти, в океане обиды.

Люди, берегите любовь. Каждый день, каждый час, каждую минуту.

Красная ручка

Леся жила осторожно, будто входила в холодную воду. Каждый шаг — через преодоление якорей сомнений, через сопротивление обстоятельствам. Быть или не быть? Плыть или не плыть?

Леся всю жизнь аккуратно формировала свою хрестоматийную биографию. Чистую, складную, без выпирающих острых углов. Училась на отлично, работала успешно, сделала карьеру. По жизни шла, не спотыкаясь: нет судимостей, срывов, абортов. Нет темных историй.

Нет вредных привычек. Хотя эта выверенная, по линеечке прочерченная, ровная до зубного скрежета линия жизни — разве не вредная привычка?

Замуж Леся вышла после 30 от усталости: она устала выбирать. Купировала внутри себя страх ошибки «вдруг не он?» и, чтобы закрепить эффект «все правильно», быстро забеременела. Родила пухлого беспроблемного сына, похожего на купидончика. Вот она, пожалуйста, полноценная семья. На радость родителям.

Муж был хороший, но не без недостатков. Он был весьма ленив, тяжел на подъем и совершенно слеп к бытовым неурядицам. Например, мог помыть руки под протекающим краном и не заметить. Сесть на диван со сломанной спинкой и не заметить. Пройти мимо раздраженной его хроническим «незамечанием» Леси и не заметить.

Лесю и правда невероятно раздражала необходимость просить. Хотя — следует отдать должное мужу — после просьбы он был вполне безотказен. Делал все, о чем просили. Не оперативно, но обязательно.

Леся вдруг как-то внезапно устала просить. В какой-то рутинный вторник вдруг поняла: все. Последнее, о чем попросила мужа, — уйти. Ей нужно было понять, что такое плавание на открытой воде. Без изнуряющего ожидания, что человек в один момент вдруг прозреет.

Разошлись хорошо, по-доброму. Муж оказался еще и понимающим. Не истериком. И благородным. Ушел в съемную однушку рядом с работой.

Разлука скорректировала фокус Лесиного внимания: она вдруг увидела со всей возможной резкостью, сколько муж делал для них с сыном. Претензия о его инфантильности и неучастии в жизни семьи померкла, и частица «не» жалобно повисла на ржавом гвозде Лесиных заржавелых обид.

На время разлуки Леся словно переселилась в целлофан. Ей всегда было мало воздуха, и весь мир виделся слегка размытым. После расставания какое-то время живешь чувствами наизнанку, и любой может сделать больно, просто случайно задев твое вывернутое наружу нутро.

Есть такое отличное правило — «правило зеленой ручки». Когда в тетрадке ученика учитель подчеркивает красным его ошибки, он как бы учит ребенка концентрироваться на промахах. Смотри, сколько ты наделал ошибок в диктанте: одна, две, три. А если фокус внимания перенаправить на относительность? И подчеркнуть зеленой ручкой все слова, написанные учеником