Анна среди индейцев - Пегги Херринг

даже оставшуюся кухонную утварь Марии. Все ножи, ложки и вилки. Оставшийся ром. Мое незаконченное вышивание и швейные принадлежности. Все это они кидают в море, словно приношение водяному. В трюме лежат железные таблички со святым крестом и гордыми словами «Владения Российской империи». Мы должны были устанавливать их на берегу во время пополнения запасов. Но нам не выпало возможности сделать это хотя бы раз. Одну за другой команда швыряет их в море. Порох — тот, что мы уже не можем нести, — тоже летит за борт.

Мне неприятно смотреть, как наши вещи с такой беспечностью кидают в воду. Неужели совсем нет возможности взять их с собой? Конечно, я понимаю, что мы не можем нести такой груз шестьдесят пять морских миль. Но разве не могли бы мы соорудить что-то вроде телеги или саней из нашей шлюпки и тащить их за собой? Или спрятать? В обширном пустом лесу наверняка должно быть много укромных мест. Если нам не повезет и мы вынуждены будем вернуться сюда, все это нам бы пригодилось. К сожалению, у нас нет времени все обдумать. Уничтожение кажется единственным выходом.

Наконец настает черед той пушки, что вчера с таким трудом выкатили на берег. Алеуты скатывают ее обратно в море. Им не сразу удается затолкать ее через прибой на глубину, где она полностью погружается в воду.

Муж с помощью Тимофея Осиповича разделяет ношу. Каждому мужчине выдают по два ружья и пистолет. Коробки с боеприпасами поровну распределяются между всеми. Те, кто получил самые незначительные ранения, понесут еще три бочонка с порохом. Ром разлит по фляжкам, бочонок от него идет на дрова и весело сгорает в костре. Все остальное мы заворачиваем в парусину, чтобы пристроить на спину.

Узлы с едой совсем маленькие. Мы много съели за то время, что бриг сидит на мели, — большие плошки каши и чай с сахаром. По просьбе Марии Собачников с Котельниковым еще раз сходили на бриг, чтобы поискать съестное. Они вернулись с черствым хлебом, высохшими луковицами и кадкой соленых огурцов. Еще они нашли куски палтуса, которые Мария засолила и уже начала сушить. Все это было съедено за несколько минут.

Осталось только немного картошки, репа, несколько морковин и ничтожное количество муки, гречки, дрожжей, сахара, соли и чаю. Как прокормить этим двадцать два человека — не имею представления.

— Нужно больше, — говорит Мария, осматривая узелки с едой. — Кто-то должен еще раз сходить на корабль. Там наверняка есть еще что-нибудь.

— Это все, что осталось, — возражает Котельников.

— Хватит беспокоиться, старуха! Мы будем охотиться, ловить рыбу, — восклицает Тимофей Осипович. — В лесу полно грибов, ягод…

— Уже почти зима, дурень. Нет никаких грибов и ягод. И коли вы такой хороший охотник, что же вы не добыли нам оленины вчера?

— Хочешь оленины? Почему сразу не сказала?

— Что я должна с этим делать? На двадцать два человека? Нужно вернуться и поискать еще.

— Мы не можем унести все.

— Однако мы берем с собой эти… безделушки? — Мария презрительно машет в сторону кучи бус, платков и тканей, ожидающих, когда их завяжут в узел. Оттуда высовывается край синего нанкового халата.

— Эти безделушки купят тебе рыбы или хороший кусок оленины, — отвечает Тимофей Осипович. — Ты еще меня поблагодаришь, старуха.

Сложив бочонки и узлы в шлюпку, мы по четверо переправляемся через устье реки. Жучка заходит в воду. Когда становится слишком глубоко, чтобы идти, она плывет, но недолго. Когда мы все оказываемся на другом берегу, Тимофей Осипович с алеутами толкают пустую шлюпку на середину реки. Она поворачивает в одну сторону, затем в другую, описывает кружок и наконец уплывает в море. Кто-нибудь жалеет, что не плывет с ней? Вполне возможно, хотя этот человек должен верить, что судьба, ожидающая его одного в море, предпочтительнее судьбы, ожидающей его на берегу.

Мы не ждем, когда наша лодчонка скроется из виду.

Тимофей Осипович раздвигает ветки и находит проход в лес. Пригнувшись, он исчезает, Жучка — по пятам за ним. Несколько мгновений спустя они возвращаются, Жучка тяжело дышит.

— Я нашел тропу, — говорит Тимофей Осипович. — Довольно размыта, но терпимо. По крайней мере, видно, куда идешь.

Жучка подходит обратно к берегу и лакает воду.

— Может быть, лучше идти вдоль берега, — говорит муж.

— Безопаснее, если мы будем укрыты деревьями и кустами, — возражает Тимофей Осипович. — На берегу нас будет видно издалека. Понадобятся часовые впереди и сзади.

Я поднимаю глаза. Низкие серые тучи обещают дождь. Возможно, лес сможет укрыть нас и от него.

Закидывая на плечи свою ношу — в основном еду, но в середине узла надежно уложены мои журнал с телескопом, — я замечаю, что муж наблюдает за мной. Останавливаюсь и улыбаюсь, гадая, о чем он думает. Он выглядит диким, красивым и полным надежды. Его щеки зарделись от ветра и соленого воздуха. Я чувствую потаенное желание быть рядом с ним, слышать его голос возле уха, ощущать щекой его бороду. Как подбодрила бы меня его рука, крепко держащая меня за талию, перед тем как мы ступим в этот мрачный лес и начнем наше невообразимое путешествие.

Он улыбается, затем переключает внимание на собственный груз. Несмотря на то что он ранен, его ноша так же велика и тяжела, как у всех остальных. Он морщится, закидывая узел на правое плечо. Я подавляю вскрик. Ему не хочется, чтобы кто-нибудь из мужчин это заметил.

Как начальник он первым раздвигает ветки и заходит в лес. Сразу же вслед за ним идут Тимофей Осипович, его верный Овчинников и американец; остальные бредут позади.

Я иду за Собачниковым. Он бедром отодвигает упругую ветку на низком кусте. Я настолько ниже его, что мне приходится наклониться. Я поднимаю ветку и шагаю в полумрак, отпуская ее за собой.

И замираю. Нас охватывает благоговейная тишина, словно мы вошли в красивый старый собор в Петербурге.

Нас окружает зелень, мягкая и сочная, какой я никогда прежде не видела, даже на самых красивых шпалерах. Листья тяжелы от влаги, все вокруг покрыто мхом и лишайниками.

Деревья огромны. Их стволы вздымаются до небес. Внизу они узловатые и облезлые, с выступающими корнями, словно под землей им уже не хватает места. Их стволы такие толстые, что мы не смогли бы обхватить их даже вчетвером. Они покрыты неестественно большими заскорузлыми грибами кремового цвета.

Воздух душистый и шелковистый. Хотя я понимаю, что это неразумно, мне кажется, я могу до него дотронуться. Подержать в руке. Вдыхая этот воздух после стольких недель плавания, когда морские ветры