Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

согласился.

– Он высокородный, госпожа, и мне поручено защищать его в пути. Это весьма отважный малыш, он даже ни разу не пожаловался, несмотря на все тяготы. Правда, бедняга плачет, когда умирают лошади.

Хиш вновь бросила на него испытующий взгляд и улыбнулась:

– Как когда-то давно плакал сын Нимандера. Помнится, то была твоя лошадь. Сломала ногу, да?

– Да, госпожа. После прыжка, который ребенку даже не следовало пытаться совершить.

– Твоей лошади он стоил жизни.

Грипп отвел взгляд и пожал плечами. А затем пояснил:

– Мальчика зовут Орфантал.

– Нежеланное имя, – протянула женщина, а затем, вновь заметив странное выражение на морщинистом лице Гриппа, нахмурилась. – Ты что-то хочешь мне сказать?

– Э-э-э…

– Грипп, я никогда не гневалась настолько, чтобы ты мог меня бояться. Говори начистоту.

Он отвел взгляд:

– Прошу прощения за дерзость, госпожа, но… я очень рад снова вас видеть.

У нее перехватило горло, и она едва не протянула к Галасу руки, давая понять, что рада не меньше его, но что-то ее удержало, и Хиш лишь сказала:

– У тебя сейчас нога, похоже, не выдержит. Я настаиваю на том, чтобы позвать целителя.

– Она уже заживает, госпожа.

– Вот же упрямый старик.

– Если мы хотим успеть, у нас мало времени.

– Разве ты не видишь, что я уже готова? Что ж, доставим твоему хозяину неприятное известие и постараемся стерпеть гнев Андариста в ответ на наше военное вторжение. С мальчиком же тем временем здесь ничего не случится.

Грипп кивнул:

– Могу поспорить, то было лишь неудачное стечение обстоятельств, а не попытка убийства. В конце концов, он ведь ни для кого не представляет особой ценности.

– Разве что как труп на дороге, – ответила Хиш. – Нежеланное дитя как символ разлада в королевстве. Жаль, что мы не можем дать мальчику другое имя. Ладно, идем. Пора ехать к воротам Цитадели.

Галар Барас ничего не видел, но чувствовал, что Хенаральд продолжает стоять рядом. Тьма в Зале Ночи была пронизывающе холодной и казалась странно густой, почти удушающей. Уставившись перед собой невидящим взглядом, он услышал, как глубоко вздохнул повелитель Хуст.

Мгновение спустя раздался тихий женский голос: Галар почти почувствовал на своем лице нежное дыхание.

– Любимый мой Первый Сын, какова будет ценность моего благословения?

Аномандер ответил, хотя Галар и не мог понять, откуда доносятся его слова:

– Матерь-Тьма, если мы всего лишь твои дети, наши нужды по-прежнему просты.

– Но их не так-то просто удовлетворить, – возразила она.

– Разве ясность мыслей не есть добродетель?

– Ты намерен говорить о добродетели, Первый Сын? Пол под твоими ногами прочен, и ты можешь ему доверять.

– До тех пор, пока не споткнусь, Матерь-Тьма.

– И ты думаешь, будто этот клинок облегчит твои сомнения? Или тому должно послужить мое благословение?

– Я предпочел бы получить и то и другое, Матерь-Тьма, когда меч войдет в ножны.

Матерь-Тьма какое-то время молчала.

– Повелитель Хуст, – наконец спросила она, – что ты думаешь о добродетелях?

– Мне знакомы различные добродетели, – промолвил Хенаральд, – но, боюсь, мысли мои ничем не лучше псов, которые кусают за ноги, получая в награду лишь пинок.

– Но при этом продолжают столь же упрямо преследовать цель?

Хенаральд то ли что-то проворчал, то ли усмехнулся: Галар толком не разобрал.

– Матерь-Тьма, смею ли я предположить, что наилучшие добродетели – те, что расцветают, не видимые никем?

– Мой Первый Сын, увы, ступает не по саду, но по твердым камням.

– Топот его сапог полон нетерпения, Матерь-Тьма.

– Именно так, – подтвердила она.

Послышалось недовольное шипение Аномандера.

– Если ты обрела новые силы, Матерь-Тьма, прошу тебя, дай мне о них знать. Если не можешь продемонстрировать, то хотя бы намекни. В твоем королевстве, столь похожем на отчаянно желающую заполниться пустоту, все мы жаждем воплощения нашей веры.

– Могу лишь отступить под твоим напором, Первый Сын. Чем больше я начинаю понимать дар Тьмы, тем сильнее осознаю, что вынуждена его ограничивать. Знаешь, в чем, как я полагаю, состоит риск? То, что нельзя сковать, оказывается в оковах, а то, что должно свободно перемещаться, лишается свободы. С точки зрения любой цивилизации подобному перемещению однажды должен прийти конец, а с ним закончится и неизменное будущее.

– Если ничего не будет меняться, Матерь-Тьма, то умрет и надежда.

– Повелитель Хуст, ты назвал бы мир добродетелью?

Галар почувствовал, как кузнец рядом с ним неуверенно переступил с ноги на ногу, и у него возникло подозрение, будто меч в руках Хенаральда становится все тяжелее.

– Мой мир полон бессилия, Матерь-Тьма.

– Это ответ старика, – пробормотала она, но без всякого презрения или насмешки.

– Я и есть старик, – пояснил Хенаральд.

– В таком случае следует ли считать бессилие добродетелью?

– Прости дерзкого старика, Матерь-Тьма, но я осмелюсь заметить, что бессилие – отнюдь не добродетель. Бессилие есть поражение.

– Даже если оно ведет к миру?

– Это вопрос для молодых. – В голосе Хенаральда появились раздраженные нотки.

– Однажды, Хуст Хенаральд, ты снова станешь ребенком.

– Тогда спроси меня снова, Матерь-Тьма, когда это время придет, и я дам тебе простые ответы, которые ты ищешь, – такие, какими они видятся из простого мира, из жизни, которая столь бесхитростна, насколько только может быть жизнь ребенка, где вопрос способен ускользнуть прочь еще до того, как смолкнет его эхо. Спроси ребенка, и, возможно, он благословит тебя во имя несведущего мира.

– Первый Сын, – сказала Матерь-Тьма, – в Куральде Галейне идет война.

– Позволь мне взять в руки меч, Матерь-Тьма.

– Во имя меня? Нет.

– Но почему?

– Потому, дорогой мой сын, что я – ценная награда. Что ты хочешь защитить? Мою неприкосновенность? Я отрекаюсь от ее размытых границ. Мою добродетель? Та лошадь давно сбежала, и даже собаки перестали лаять ей вслед. Мою святость? Я знала жизнь во плоти и крови, и не столь давно, чтобы о ней забыть. В любом случае, признаюсь, мне непонятна сама идея святости. Где можно найти святое, кроме как в каждом из нас, и разве кто-то способен обнаружить его в ком-то другом, если не в состоянии отыскать в себе самом? В своем самомнении мы смотрим вовне, ищем в иных местах и мечтаем о лучших мирах помимо этого – вечно недосягаемых, к которым можно прикоснуться лишь кончиками пальцев… И как же вы все к ним тянетесь, ибо жаждете их! Я – награда, Первый Сын. Возьми меня.

– Значит, ты не благословишь этот меч?

– Дорогой мой Аномандер, это оружие уже получило благословение в момент его создания. Оно ждет тебя в дрожащих руках повелителя Хуста, для которого бессилие – не мир и не добродетель. Слишком уж беспокойное дитя этот клинок.

– Матерь-Тьма, – спросил Аномандер, –