Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

– наша слабость и их оружие. Мы нуждаемся в решимости.

– Увы, я не могу вам ее дать, – ответила она.

– Тогда мы должны создать ее собственными руками! Мы теперь – Дети Ночи. Тисте разделяет неведомая река, и все мы оказываемся на том или ином ее берегу. Мы рассечены надвое, верховная жрица, и нам следует это осознать.

Эмрал пристально посмотрела на него покрасневшими глазами:

– Осознать? Я не вижу смысла в разделении самом по себе, в неровном разрыве между чернильными пятнами и незапятнанным пергаментом. Взгляни на присутствующего здесь историка, и ты поймешь истинную суть случившегося, а также то опустошение, которое оно несет. Как по-твоему, я могла бы ответить на понесенные нами утраты? Огнем и жестокостью? Обрати свой взор к Матери-Тьме, и увидишь тот путь, который она избрала.

– Он нам неизвестен, – бросил Седорпул.

– Речной бог покинул святые места, – ответила Эмрал. – Воды рождения отступили. Никакого сражения сил не будет. Синтару не изгнали, она просто сбежала. Матерь-Тьма желает мира и не станет никому бросать вызов от своего имени.

Седорпул отпустил ее руку и, выпрямившись, отступил на шаг, потом еще, пока не уперся в висевший на стене гобелен. Несколько мгновений он пытался подобрать подходящие слова, после чего наконец сказал:

– В отсутствие вызова остается только сдаться. Неужели нас столь легко победить, верховная жрица?

Эмрал не ответила.

– «Берегись победы легкой», – процитировал Райз.

Эмрал резко повернулась к нему:

– Это слова Галлана. Где он, историк?

Райз пожал плечами:

– Превратился в призрак и бродит, не видимый никем. В подобные времена никто не слушает поэтов, и вполне вероятно, что они первыми повиснут на кольях, где единственным их обществом станут вороны.

– Слова ничем нам не помогут, – заявил Седорпул. – Аномандер теперь покидает город, а вместе с ним и его братья. Легион Хуста находится во многих лигах отсюда, на юге. Смотрители укрылись на равнине Призрачной Судьбы. Высокородные ничего не предпринимают, словно бы они выше любого хаоса и разлада. На каком пороге они стоят и какой из шагов противника станет роковым? – Он уже не бросал умоляющих взглядов на Эмрал Ланеар, и Райз понял, что жрец предпочел о ней забыть, осознав бессилие верховной жрицы, которое он, однако, пока не мог принять как данность. Вместо этого на протяжении всей своей тирады Седорпул яростно сверлил глазами историка, переключившись теперь на него. – Неужели таково наше проклятие? – вопросил он. – Жить во времена безразличия? Надеясь, что волки решат не нападать, видя перед собой лишь проявление слабости?

– Волки верны своей природе, – возразил Райз. – Безразличие же поражает любую эпоху и любое время, жрец. Нас губит то, что мы начинаем действовать, когда уже слишком поздно, и вкладываем всю страсть в попытки что-то изменить. Мы бьемся лбом о стену и осуждаем это безразличие, в котором никогда сами не признаемся, или же вслух заявляем о собственном невежестве, что всегда есть ложь. Старухи волочат метлы по улицам, ровными рядами роют могилы, и мы вдруг осознаём всю хрупкость нашего образа жизни.

Седорпул прищурился:

– Даже вы теперь советуете сдаться? Историк, вы насмехаетесь над ценностью уроков прошлого, принижая их в наших глазах.

– Уроки прошлого заслуживают насмешки, жрец, именно потому, что никогда ничему не учат. Если ты считаешь подобное мнение недостойным – значит нам друг друга не понять.

Круглое лицо Седорпула потемнело от гнева.

– Мы продолжаем нести чепуху, в то время как несчастные жители пустошей гибнут от клинков и копий! Я наконец понял, насколько никчемны все, кто прячется в этом зале. Вы-то уж точно должны это знать, историк! От нас нет никакой пользы. Наша задача – жаловаться и стонать, закрывая глаза дрожащими руками, и оплакивать потерю всего, что мы когда-то ценили, а когда в конце концов вообще не останется больше ничего, нас просто раздавят, будто слизняков, под каблуками сапог марширующих солдат!

– Если среди нас действительно есть волки, жрец, – сказал Райз, – то, значит, мы уже сдались какое-то время назад. Но ты ругаешь меня за насмешку над невыученными уроками истории. Бдительность – это утомительная необходимость, если хочешь защитить то, что ценишь. Мы проигрываем, отступая шаг за шагом. Враги неустанно атакуют, четко отмеряя эти шаги. Они одерживают тысячи малых побед и заблаговременно знают, когда наши трупы окажутся у них под ногами.

– Тогда заберитесь на свою башню, – прорычал Седорпул, – и спрыгните с нее. Все лучше, чем видеть нашу бессмысленную гибель.

– Последняя задача любого историка, жрец, состоит в том, чтобы прожить историю. Это самый отважный из всех его поступков, ибо тем самым он невозмутимо осознаёт, что вся история носит личный характер, а каждая внешняя истина мира есть лишь отражение наших внутренних истин – тех, что формируют наше поведение и наши решения, наши страхи, цели и потребности. Эти внутренние истины возводят монументы и наводняют сточные канавы. Они высоко возносят великие труды, проделывая сие с той же легкостью, с какой заполняют могилы. Обвиняя одну потребность, ты обвиняешь все наши потребности. Мы все плывем по одной и той же реке.

– В которой, – пробормотала Эмрал, – тонут даже волки.

– «Не пощадит корону разрушенье – и да услышат это в хижинах и во дворцах!»

– Опять Галлан! – недовольно бросил Седорпул и развернулся к Эндесту Силанну. – Идем. Они так и будут лежать на полках, словно памятные сувениры, даже если сюда ворвется пламя.

Молодой служитель заколебался.

– Учитель, – обратился он к Седорпулу, – разве мы пришли сюда не затем, чтобы поговорить о Драконусе?

– Не вижу смысла, – ответил жрец. – Он всего лишь еще один подарок на память. Игрушка Матери-Тьмы.

Эмрал Ланеар встала, будто готовая наконец бросить вызов обвинителю:

– Собрался отправиться следом за сестрой Синтарой, Седорпул?

– Я отправляюсь на поиски мира. Твоя трагедия в том, что ты стоишь на месте.

Он вышел. Эндест поклонился верховной жрице, но остался стоять.

Вздохнув, Эмрал махнула рукой:

– Иди позаботься, чтобы с ним ничего не случилось.

Когда Эндест с обреченным видом выскользнул за дверь, она повернулась к Райзу:

– Ты не сказал ничего ценного, историк.

– Дочь Ночи, да я охрип, пока с ним спорил.

Эмрал пристально взглянула на гобелен, на который до этого опирался Седорпул.

– Синтара молода, – промолвила она. – Здоровье и красота считаются высшими добродетелями, что дает Синтаре повод для торжества – в первую очередь надо мной. И над Матерью-Тьмой, чья тьма скрывает любую добродетель и любой порок, придавая тому и другому своеобразное качество… которое ничего не выдает.

– Возможно, таково ее намерение, – заметил Райз.

Эмрал бросила взгляд на него, затем снова на гобелен.

– Ты утверждаешь, будто ничего