Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

не замечал этого. Глаза ее были чуть-чуть с косинкой, и это бывало особенно заметно, когда она, задумавшись, смотрела на что-нибудь. И когда она следила за Аку, ее черные глаза словно сближались и испытующе смотрели из-под бровей, а губы при этом сжимались, как у человека, решающего трудную задачу. Потом, по-мужски поплевав на ладони, она снова бралась за лопату.

Аку заметил ее внимание, и оно льстило его самолюбию. А порой он, словно прозрев, вдруг замечал, что она очень привлекательна, эта девушка. Но впечатление это мигом улетучивалось, когда Элиас, прервав пение, кричал что-нибудь Элме, а та отвечала:

— Эй ты, Канкаанпээ — дерьмяная рожа, помалкивай!

Как-то вышло само собой, что местом, где собиралась молодежь, стала теперь высокая плоская гора Кетунмяки. В рабочий дом больше не ходили, и Халме жаловался, что многие, перестав платить членские взносы, без лишних разговоров выбывали из товарищества. Тем не менее, летом, перед выборами, они с Аксели крепко поработали. Халме агитировал, а Аксели приносил литературу и раздавал людям на работах, на горе Кетунмяки и даже встречным на дороге. В дни выборов он разыскивал равнодушных и гнал их голосовать.

— На шута это нужно, если парламент все равно не собирают? Что проку в этих выборах и в этом парламенте?

— Надо идти и голосовать. Еще не известно, какой выйдет прок. Хуже будет, черт побери, если все пустить по течению! Надо же отстаивать свое.

И как бы в награду выборы снова привели в парламент социалистическое большинство. Но многие в деревне только усмехались по поводу всего этого и шли на Кетунмяки играть в карты.

Ходил туда и Акусти, несмотря на строгие запреты отца и матери. Аку был самым живым из братьев и умел отличиться в хороводах. От матери ему достались карие глаза, и стоило ему чуть поиграть ими, как девушки вокруг начинали охорашиваться. Юсси ворчал, что парня вечно куда-то носит нелегкая, Алма же, как всегда тихо, просила его побыть вечерок дома. Но материнское сердце таяло под взглядом его теплых, искристых глаз. Она радовалась, глядя на него: он был так хорош в своем праздничном костюме. Она думала про себя, что ее мальчик будет «красивым мужчиной».

Алекси — тот вполне отвечал надеждам родителей, по мнению матери, даже чересчур. Он уж по вечерам никуда не ходил. Молчаливый, аккуратный и усердный, он тихо занимался своими делами, никого не задевал и не обижал. Он был очень бережлив. Когда Аксели выплачивал ему долг, парень степенно говорил:

— Ты мог бы пока не отдавать, если у тебя сейчас туговато. Мне ведь не к спеху.

Но деньги все же брал с нескрываемым удовольствием. Потом, наедине, он разглаживал и пересчитывал их. Иной раз он давал немного денег матери — сверх того, что полагалось на питание. Делал он это как-нибудь незаметно. Мимоходом брал руку матери, клал в ладонь деньги, сгибал ее пальцы и шел себе дальше, не говоря ни слова.

— Спасибо. Только зачем ты? Напрасно это.

У Алекси было много хорошей одежды. Он охотно справлял себе обновки, но носил все очень аккуратно и бережно. В субботние вечера он тоже принаряжался в свой лучший костюм и сапоги с жесткими голенищами. Но когда младший брат отправлялся гулять, Алекси оставался дома. Аку шел через двор старого дома и там, где-нибудь у ворот, стоял уже маленьким столбиком Вилхо:

— Дядя Аку!

— Что, друг?

— Ты куда идешь?

— На Кудыкину гору картофельную ботву трепать.

— А чем ты ее трепать будешь?

— Не скажу.

Если их разговор слышала Элина, она подхватывала сына на руки и уносила в дом. Вилхо очень привязался к дяде Аку, потому что из всех мужчин в семье, не исключая отца, дядя больше других находил время для него. То сделает ему деревянную лошадку, а то и на себе верхом покатает. Даже если дяде бывало совсем некогда, он все-таки успевал мимоходом потрепать льняные волос мальчика.

Алекси тоже выходил погулять. Однако прогуливался он не дальше двора. Встанет и долго стоит, глядя на болото, на лес, на крышу риги — на что придется. Затем перейдет на другое место и рассматривает те же объекты, но чуть-чуть под другим углом. Подойдет к навесу риги, постоит там, осмотрит хорошо знакомые рабочие орудия. Приятно вот так посмотреть на них, гуляючи после бани в новом праздничном костюме — от этого день отдыха словно становится значительнее. Осторожно, кончиками пальцев потрогает он черенок лопаты — тот самый черенок, который в будни крепко сжимает рука, вгоняя лопату в землю и с размаху бросая тяжелые земляные ломти.

Когда в старом доме заканчивалась субботняя баня Алекси шел посидеть к старшему брату. Он садился на скамейку, широко расставив ноги в сверкающих новых сапогах, и то легонько постукивал подметкой об пол, то стирал с голенища несуществующее пятнышко. Обстоятельно, неторопливо беседовал он с Аксели о хозяйственных делах, а иногда и о политике, причем всегда соглашался с мнением старшего брата:

— Да, и ежели еще учесть, что нынче за настоящую цену ничего не купишь, так оно, конечно, хорошо бы увеличить заработную плату наполовину.

Когда семья начинала готовиться ко сну, Алекси уходил. Во дворе он снова долго стоял, занятый все тем же созерцанием. Последний раз он задерживался на крыльце и слушал доносившиеся из деревни неясные голоса. Наконец, он входил в дом, прикрывая за собой скрипучую дверь. Так кончался холостяцкий вечер.

V

Пacтop с пасторшей смотрели на жизнь деревни и сокрушались. «Казарма» представлялась им очень подозрительным местом, да и гора Кетунмяки тоже. После отъезда Илмари в Германию пасторша относилась к русским еще более непримиримо; в ее суометтарианской партии сторонники уступчивости потерпели наконец поражение, так что в этом вопросе уже больше не было разногласий. И тем сильнее возмущали ее деревенские девушки, которые так и висли на солдатах. Ауне Леппэнен даже завела себе постоянного «жениха», который открыто бывал у Леппэненов дома. Пасторша вся кипела от негодования. Встречая по дороге Ауне с ее Тихоном, пасторша не могла скрыть своих чувств: возмущение было написано у нее на лице. Ауне заметила это, и за спиной пасторши раздавалось:

— ...ах-ха-а...

Пасторша подговаривала мужа вызвать Ауне для серьезного внушения.

— Ты не только имеешь право — это твой долг. На ежегодных экзаменах по чтению ты говоришь о растлении и сектах. А тут у тебя на глазах творится такое!

—