Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

поискал в Интернете про водяных ведьм, про горных девок/хозяек, но нашел только всякую ерунду про Эльбрус, туристские байки да сказ Бажова о Хозяйке Медной горы, хотел прочесть – глаза слипались. Завтра. Завтра – последний день каникул, и он все прочитает, подготовит… Ум тоже будто слипался. Еле дождался, когда дрова в печке прогорят.

У себя по привычке подошел к окну и, только отведя занавеску, запоздало испугался: а вдруг там эта черная жуть, которую дед по-свойски назвал Егошей! Что ей надо от них, Мурашей? На улице никого не было, только снег, редкий и крупный. Время – ночь. Даже город не слышно, только на низких тучах – рыжий отсвет фонарей. А дом, их с дедом последний живой дом в Разгуляе, будто на самой границе – не с черным логом, а с другим миром, тайным. Нижним. Как там дед сказал, подмирье? Подземля? Запросто поверишь… Мур одернул себя, цепляясь глазами за реальность. Вон у стены депо какая-то бочка ржавая… Но сонный ум опять отчалил по темным водам: интересно, какая такая эта Егоша, для деда-то она вправду есть, и холодно ли ей зимой? Где она прячется? Что она такое, кто она? Когтистая бабушка! Нет, она не бабушка, Когтистая бабушка – добрая, а Егоша эта из подземных вод – злая… Егоша правда влезала в Дольку, чтобы погубить? Что в Дольке плохого? Но ведь Егоша – злая сила, так что ей все равно… Если потрогать ее шерсть, будет тепло или холодно?..

Первым будним, синим утром снег хрустел под ногами. Муру казалось, что холодно будет всегда. И что зима стоит на всем земном шаре, а не только на Урале, и никуда не собирается сдвигаться. Красный автобус с пермским медведем на боку укатил из-под носа, и он пошел в школу пешком. Квартала через три вдруг понял, что сквозь музыку в наушниках пробивается хаос совершенно не городских, странных звуков. Вытащил один наушник – вороны! Орут, переругиваются – в небе от них черно. И еще больше ворон поднимается из-за больших домов, за которыми старинное кладбище и лог. Мур прошел вперед, обогнул дом: воронье и правда взлетало из тьмы кладбища, на старых деревьях которого полным-полно было громадных гнезд. Кружили в синем небе, орали. Тысячи тысяч. А пешеходы вокруг и глаз не поднимали, волокли детей в садики, мчались по делам, прогревали машины, топтались на остановке. Как будто видел эти тысячи ворон только он один. А вдруг правда? А вдруг это блазнит и никаких кладбищенских ворон на самом деле нет? Мур выхватил телефон и стал снимать. Секунд через десять проверил – в синем квадратике неба кишели черные птицы и орали из телефона немногим тише, чем с неба, так, будто крыли друг друга матом. Значит, аппарат видит то же, что и он. Значит, это не колдовство.

Постепенно стая сползала с зенита, растягиваясь в ленту, которую кто-то тянул вдоль Камы на север. Как будто все егошихинские покойники за все времена повылезали из-под земли, разом обратились в ворон и обрели царствие свое небесное вот в этом промороженном предутреннем, в дымах заводов, пространстве над городом.

Школа стерла всю мистику с его сознания, как тряпка – меловую пыль с доски. Ребята, классы, коридоры, столовка. Учебники, учителя. Абсолютная, нормальная, не нарушимая всякой хтонью реальность. Все такое же, как в Петербурге, да не вполне, беднее, словно бы теснее. За окнами классов парковка и огромный, как Китай, новый жилой комплекс. Мур сел с Денисом, когда тот позвал, потому что Долька, с непонятной целью кокетничая, вцепилась в рыжую сонную подружку, с которой будто бы с первого класса за одной партой. Да Муру что-то и не хотелось урок за уроком сидеть с Долькой и держать ее под партой за руку, шептаться, ловить моменты для поцелуев и обнимашек – а она и перед уроками, и на переменах так льнула. Напоказ. Словно очертила вокруг Мура круг, переступать который всем другим девчонкам было запрещено. Впрочем, это Долькино внимание льстило.

Девчонок красивых было мало, разве что только те, которых он уже знал по елкам, остальные какие-то сонные, вялые, полноватые, с печатью скучной судьбы на лицах. В клетчатых юбках и серых пиджаках они смотрелись ужасно, и Мур с гордостью любовался стройной Долькой в однотонном сером платье и с ниточкой зеленых бус. И ботиночки у нее тоже зеленые, и снова линзы малахитовые в глазах, и темные волосы распущенные – глаз не отвести. Да, тут она самая красивая. Только бледная немножко.

Парни тоже разные: плечистые, как Денис, спортивные – в меньшинстве, в основном вроде Колика, тихие или вертлявые, но какие-то нескладные. Двое утянулись за последнюю парту походкой крыс, уткнулись в телефоны – подбородков нет, глаза-дырочки, спины колесом. Все эти новые одноклассники, кажется, предсказуемы внешне. А вот как на самом деле? В прежней школе была одноклассница Тонна – ходячий танк, расшвыривавший с дороги докучавшую ей мелюзгу, никаких глаз, одни щеки, в восьмом классе на спор в столовке сожравшая поднос сосисок в тесте. А в десятом классе вдруг выяснилось, что она – победитель всероссийского конкурса юных поэтов, что в Сети у нее полно этих самых стихов, на взгляд Мура, слишком длинных и заумных, взрослых каких-то, и совсем не про любовь, а, как сказала литераторша, «философской лирики». Девчонки квакали: «Зафилософствуешь с таким весом», но Тонна, поверив в себя, перла вперед, давя завистливых лягушек, и на уроках из ее туши время от времени раздавался ясный, жутко красивый голос, произносивший что-то настолько умное, что учителя отвечали не сразу, а подумав. Так что внешность обманчива. Человек с виду как пирожок – с ходу не разобрать, что там за начинка…

Муру захотелось есть. Долька, сморщив носик, сказала, что в школе, видите ли, не кушает, и Мур пошел с ребятами. В столовке было ярко, чисто, пахло горячим компотом. И пирожки оказались в десять раз дешевле и в сто раз вкуснее, чем в прежней школе. Капусты в пирожке было раза в три больше, чем он ожидал, и вкус у нее был сливочный. Это примиряло с действительностью. Он сел вместе с Денисом и Коликом за столик у стенки в столовке, наблюдал за детворой и ровесниками вокруг, жуя. Школота точно такая же, как везде, только все в серой форме. В Петербурге формы в школе не было, ходи аккуратным, и всё. Сойдет серый свитер? Интересно, он сам с виду такой же, как новые одноклассники? Что люди думают, когда видят его?

– А вот я еще такую страшную правду знаю, – рядом Ринатик, тоже одноклассник, все нес какие-то байки и не мог остановиться. – На заброшке, ну, на «Велте» чо было…

– «Велта»? – из вежливости спросил Мур.

– Велозавод… Ну, то есть велосипеды там тоже делали, ага, да только по правде-то это оборонка секретная советская. Здоровущий завод был. Короче, вот на каникулах щас пацаны лазили там по цехам, всё нормас, – икнул Ринат, – только фигня какая-то на кросы, ну, на подошву, налипла и замерзла. Ну, они домой пришли, а эта фигня оттаяла и за ночь всю квартиру отравила, и бабку, и родителей, и самого пацана! И даже рыбки в аквариуме сдохли! Во как!

– Заброшек-то много, да чо, их уж старшаки все облазили давно, – с набитым ртом пробурчал Колик. – Вот если не хлюздить, дак надо на завод «Семь-семь-семь» ехать, где-то в Закамске, вот там, говорят, солдат-сторожей каждый месяц на Банную гору отвозят, никто не держится.

– На Банную гору? – учил новый топоним Мур.

– Ну да, психбольница там. А что солдаты, солдат много. Ему приказали, он и идет, сторожит, а куда денешься. Крыша уж уедет, а он все сторожит… Чо там они караулят, интересно. Погнали?

– Далеко, – сказал Денис абсолютно серьезно. – Денег надо, ну и подготовиться. Я вот что думаю, робя, школа-то наша тоже с тайнами.

– Дед сказал, в войну тут госпиталь был, – сказал Мур.

– Во! – обрадовался Денис. – Эвакогоспиталь № 3786! Даже мемориальная доска вон есть! Ну понятно, не в этом здании, а в том, где малые учатся, оно тогда одно было, в войну-то. Оно же старое, видели, как сильно в землю ушло? А там внизу-то подвалы. Да, госпиталь был. И куда, вы думаете, умерших раненых девали? Зимой-то как хоронить,