Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

они занимались трудным уравнением, вернее, Мур занимался, а Долька у него списывала. Не закрывать же тетрадку.

– Ну, в общем, да, ты вон какой умный, наверно, сам все сдашь, а дед просто распорядится, чтоб тебя первым списком зачислили, – дописав, она уныло крутила в руках зеленый пластмассовый транспортир. – Ненавижу алгебру… А папа навел справки, кто такой твой дедушка, Мураш Петр Петрович, профессор геологии, вот и сказал, что ты не просто так тут появился, видимо, деду есть что тебе передать. И не в хибаре разгуляевской тут дело, да? Даже не в домине том кунгурском или что там еще у деда твоего есть. Вообще, наверное, даже не в недвижимости…

– В тайных сокровищах? – усмехнулся Мур.

– Это тоже, наверно, – Долька уронила транспортир, звонко загремевший по полу, и не стала поднимать. – Да, папа еще сказал, что кому, как не твоему деду, знать, где на всем Урале подземные сокровища хранятся. Говорит, дружи-дружи с мальчиком, богатый будет. В гости, говорит, приглашай.

– Так и приглашай, – Мур наклонился за транспортиром, чтобы скрыть тоску. И не удержался, уязвил девчонку: – Я собираюсь много денег зарабатывать. Полиметаллические руды, платиновый пояс Северного и Среднего Урала, алмазы Вишеры. Геологи всегда нужны. Если они хорошие специалисты. Я уже готовлюсь.

– Значит, ты хочешь на Урале остаться насовсем? – Кажется, Долька тоже скрывала именно тоску.

– Мир большой, – сказал Мур, вспомнив всякие Аппалачи и Фудзиямы, и сам усмехнулся тому, как нахально это прозвучало в душном классе так себе школы. – И я хочу увидеть как можно больше. На всех материках побывать. Не унывай, Долька. Еще покатаемся с тобой. Ах да! На весенние каникулы с Петербургом не получится. У меня все под завязку. А еще с клубом спелеологов поедем в Большую Мечкинскую пещеру, хочешь со мной? Я спрошу, можно ли тебе с нами. Там такие есть гроты, что…

– Да зачем мне ваши пещеры, я их боюсь, – перебила Долька. – Мурчик, ты думаешь, я алмазов твоих платиновых хочу? Я хочу вообще отсюда уехать… Хоть в Москву, хоть в Питер, хоть… Да хоть во Владивосток. Или на тот бок глобуса. Насовсем.

– А почему?

– От всего. Мне уж кажется, что из-под земли всякие твари лезут и меня за ноги вот-вот схватят и утянут… Будто пальцы такие невидимые черные… Да не бойся. Это не шиза. Так, от переутомления, наверно. На самом деле я тоже устала. От родителей. От сестры… Она совсем уже с ума сошла… – нижняя губа у Дольки задрожала, но девчонка перемоглась, не заплакала. Зеленая опять вся. И похудела чего-то. – Галька ж капризная, бешеная. Когда по времени у нее раньше тренировки начинались, теперь лежит на полу и ковер на нитки раздирает. Вот кого на Банную гору бы отправить.

– Не злись. Это да, ты устала очень, вот и все. Гальке тоже ведь плохо.

Долька пожала плечами. Задумчиво посмотрела на Дениса на соседнем ряду, торопливо покрывавшего циферками тетрадный лист: ради экзаменов он пахал, как раб ради свободы. Потому что собирался подавать документы в московский институт. Денис умный. И еще – рослый, красивый. Добрый, губастый человек-лось. Мур скорей отвлек Дольку:

– Так, вот что. Нужен отдых. Давай-ка смоемся с шестого и седьмого? И пойдем погуляем, и купим все, что ты захочешь! Давай сестре твоей тоже что-нибудь купим?

– Да я и не знаю, что ей купить, – растерялась Долька. – У нее только коньки в голове. Ну катастрофа, что больше кататься нельзя. Будто больше в жизни смысла нет другого. Ну ее… Ай, Мурчик, с уроков мы точно уйдем, – на миг она стала похожа на прежнюю самоуверенную Дольку. – Сколько можно время терять.

Это она ведь не о нем? На литературе, под речитатив учительницы о том, как «автор проводит героя через новый круг испытаний», он все думал, как дальше жить. Есть ли у него собственная цель? Потому что вот он сам – чего хочет? Ему все казалось, что новая жизнь влечет его, как лодку без весел. То дед сказал: «Давай, будешь геологом» – и Мур учит геологию. Долька сказала: «Будешь моим парнем» – и Мур с ней встречается. Но ведь и геология – круто, и Долька – прелесть? Чего еще хотеть? Не искать же себе «новый круг испытаний».

Снаружи мокрая погода потихоньку ползла к весне, и Мур сосредоточился на ней, чтобы не думать о планах Дольки на его жизнь. Как будто она уже все решила за него, и с какой стати… Ну, она ведь «долька». Может, и не случайно ей такое имя нравится, потому что не может или не хочет быть целой? Сама идти по жизни боится? Надо, чтоб за руку вели? Потому и липнет к нему? А никакой любви нет? Ох, да как же разобраться, любит или подлизывается?

Ну нет, она же хорошая…

Так, надо думать о весне! Верба пушистая и мать-и-мачеха, это уже скоро! В сером небе неспешно протаивало голубое, скрывалось, снова протаивало, и сквозь все это по посадочной глиссаде заходил над Камой в сторону аэропорта серебристый самолет. Мур глубоко вздохнул: пахло мокрым снегом. Журчали под снегом ручейки. До каникул – три недели… Долька чуть обогнала и заглянула снизу – а этот зеленый цвет ее линз вовсе и не малахитовый, природный малахит цвета светофора никогда не бывает.

– А давай поедем в аэропорт и поближе посмотрим на самолеты? – заискивающе улыбнулась Долька. – Давай? Пожалуйста!

Она правда словно ожила, как будто не было никакого Ергача. Даже щеки розовые! И Мур согласился.

И они, перепрыгивая через прозрачные снежные лужи, поспешили на трамвайную остановку на соседней улице. Егоша, не оставляя в слякоти следов, стелилась вдоль стен – всегда рядом, всегда начеку. А ведь от нее, наверно, можно улететь на самолете? Уехать на поезде? Как она догонит? А кто тогда в Ергаче был?

– Что ты все вбок косишься? – поморщилась Долька.

– Кофейню высматриваю, – соврал Мур.

Никто, кроме него, черную полувидимую тварь никогда, к счастью, не замечал. А то как бы он объяснял, кто это и что это, той же Дольке? С другой стороны, Долька, пожалуй, тут же исчезла бы из его жизни. Зачем ей жених с приветом? «Жених»? Мура замутило.

– В аэропорту кофе выпьем, – мечтательно сказала Долька. – И будем делать вид, что мы никакие уже не школьники, ладно?

– Зачем? Долька, ты подумай, вот наступает последняя школьная весна. И другой такой никогда не будет. Что плохого в том, чтоб быть самими собой?

– Пф-ф-ф, – отмахнулась Долька. – Самой собой быть скучно.

«Самим собой еще надо стать», – подумал Мур. Бедная Долька. И про «Анну Каренину» она зимой наврала: прочитала бы хоть краткое изложение, ни за что бы не называлась именем такой несчастной героини… Сказать? Зачем ее расстраивать, только-только заулыбавшуюся? А о чем она еще наврала?

В трамвае они встали на задней площадке, и сквозь забрызганное грязью стекло Мур увидел, что Егоша растерянно топчется, будто решает, прыгать ей в трамвай или нет. Сунулась было вперед, но двери зашипели и закрылись. Егоша посмотрела на отъезжающий трамвай с ненавистью и побежала следом. Она же старая. Ей же трудно… Ей не было трудно. Она разогналась и мчалась легко, как будто ее несло ветром. Или тянуло на невидимом канате, привязанном к Муру. Она даже лапами не особенно усердно перебирала – все равно асфальта не касалась… В животе снова зашевелились ледяные осколки, и Мур сунул руку в карман и крепко сжал камешек гнейса. Черное пятно Егоши летело то по проезжей части, то по тротуару, не огибая ни машин, ни людей – пролетая насквозь, как будто их для нее не было. А вдруг она и по небу летать умеет?

– Ты чего? – Долька будто почувствовала его ужас. – Ну не хочешь или некогда – не поедем.

– Поедем.

А если слишком далеко от своего лога Егоша отбежать не сможет? Ослабеет? Можно ли от нее в принципе оторваться? Но ведь она была в Ергаче?

– Не пойду в Клуб сегодня, зачет по навеске я в прошлый раз уже сдал. Ты права, надо отдохнуть. Посмотреть на самолеты, – и вспомнить, что кроме Перми существует еще целый глобус. С океанами и материками. На тот бок глобуса Егоше, наверно, никак. – Нам теперь на автобус?

Пока ждали автобус в аэропорт, выглянуло солнце, и лужи засверкали так, что язвило глаза.