Двор на Поварской - Екатерина Рождественская

Кормящая Лидка, 1933 г.

Борис казался абсолютно счастливым, когда родилась дочка. Долго подбирали имя. Родня все была недовольна: то Иде не понравится и она старается отговорить новоявленную мать, то Ароша сделает гримасу, то Борис выступит категорически против. Тогда Поля положила долгим выборам конец: пусть станет Аллой – на древнееврейском это «богиня»! Кто против того, чтобы такая красавочка стала богиней, поднимите руки? Кто против того, чтоб девочка стала самой счастливой на свете, кивните головой? Кто не хочет того, чтобы крошка стала в будущем примером для всех? Азохен вэй! Есть против? Куш мир ин тохас! Есть воздержавшиеся шлимазлы? Тогда назовем девочку Аллой, богиней! Всё, мать моя, споры окончены!

Вся большая семья бросилась залюбливать Аленку – деды-бабушки, дядьки-тетки, двоюродные-троюродные, саратовские-московские. А как же: первая внучка, продолжение рода, важно очень. Потом и другие внуки от других детей пошли, ото всех, кроме Ароши. Женился он на Борисовой сестренке Вале, хрупкой болезненной девушке, тонкой и прозрачной красавице с постоянными мигренями. Тупиковая оказалась ветвь, жалко…

Лидка и Борис.

Детей в то время во дворе водилось много, подземный народ был многодетный, малообразованный, обслуживающий – уборщицы, няньки, дворники, повара, ну и все, кто должен был быть у большого начальства на подхвате, тогда ж и ночью часто вызывали по неотложным сталинским делам. Им и отдали почти все подвалы двора на Поварской, запихнув по несколько семей в длинные, убогие, мрачные и сырые коммуналки.

Как Аллуся подросла, у нее сразу же образовалась подружка – Зинка, Зизи, дочка чьего-то личного водителя. Когда Аллусе, как называла ее Лидка, исполнилось три, а Зизи шесть, почти всю воспитательную ответственность сложили на хрупкие плечи соседской девчонки, хотя пропасть (в переносном смысле, конечно) во дворе было невозможно: хотите не хотите, но дети никогда не оставались без присмотра – чья-нибудь хоть какая более-менее зрячая бабушка с нарушенным теплообменом и вечно мерзнущая обязательно грела на солнце свой радикулит или искореженные жизнью колени. Уж присмотреть за чадом, пусть и не своим, точно никого не надо было просить – такое ощущение, что дети были общими.

Но однажды недосмотрели. Летнее время было, китайка уже наливалась, но до зрелости ей было еще далеко, не покраснела даже, июль месяц. Зизи с младшей двухлетней сестренкой да с четырехлетней Аленкой гуляли, копались в пыли, играли, а когда надоело, решили яблочек нарвать. Сначала Зизи попробовала – кислые, червивые, – хоть и сморщилась сначала, но есть можно, сказала. Потом Аленка откусила – не, я такое не люблю, ну а малышка-сестренка начала уплетать с удовольствием за обе щеки и еще все время просила. Ветки нагибали, китайку обрывали, да в рот. Алена ушла к себе, сестрички остались во дворе обкусывать кислятину. К вечеру обеим стало плохо, рвота, понос, температура. Мать их все бегала по двору в поисках рецептов от дизентерии, а что тогда было – марганцовка, и всё. Ну еще рисом советовали покормить, отваром коры дуба напоить, но девочкам становилось все хуже и хуже, младшая так совсем ослабла и не могла уже встать на ноги, оседала. Еле перетерпели в мучениях ночь, а рано утром побежали на Трубники, Трубниковский переулок, в поликлинику. Младшая была уже совсем плоха, Зизи еще из последних сил держалась. Бросились без очереди, но это не помогло.

– Ну и что вы мне ее притащили? – спросила грузная докторица, осмотрев младшую. – Помирает она, несите домой. Помочь уже нечем, интоксикация тяжелая. А эта с перспективой, – ткнула она пальцем в Зизи. – Выживет. Должна.

Маленькая Алла Киреева. 1935 г.

А что, обычное дело – сесть на горшок у входа в Клуб писателей! Лидка с маленькой Аллой. 1933 г.

Уж не представляю, что могла испытывать бедная мать, таща на себе домой своих девочек, зная, что они могут умереть. Младшая помучилась еще пару часов и отошла в мучениях, как докторица и предсказала. Зизи еле выкарабкалась, отпаивали всем двором, не могли допустить двух нелепых детских смертей, не могли отдать обеих. Больше всего испугалась тогда Лидка.

– Ведь Аллуся с ними была… Ведь могла наесться… Господи, я б не выжила! Какое счастье, что она яблоки эти проклятые не любит! А как Зинку-то жалко, большая уже, все понимает, винить себя будет… – Лидка причитала и причитала, ночью плакала, ей было всех жалко: и девочку-покойницу, и сестренку, что накормила ее зеленцой, и мать-страдалицу, и Аленку, и себя, и весь двор, и даже докторицу, что не могла помочь, а ведь хотела, наверное. В общем, кое-как Зизи поставили всем двором тогда на ноги, нашли еще профессора какого-то с порошками, выходили, слава богу. Мать та бедная, Лизавета, посудомойка из клубного писательского ресторана, приходила, еле волоча ноги с работы, и тяжело усаживалась под той яблоней, что отняла жизнь ее малышки. Сидела, губами шевелила, то ли молилась, то ли с девочкой своей разговаривала, никто и не прислушивался, и ее не тревожили.

Девчонки обошлись, вроде время прошло, они росли, бегали по крышам, помогали Тарасу, играли в тряпочные куклы в беседке и прятались в одной из будок, которые стояли с незапамятных времен по обе стороны от входа во двор. Заколочены они не были, старенькие, покосившиеся, некогда полосатые, в черно-белую полоску, как на старинной картинке. Но краска пооблезла, и будки уже давно слились с дворовой природой. Иногда по вечерам в ней устраивались парочки с бутылкой вина и охами-вздохами. А днем там играли дети. Девчонки облюбовали правую – левую Тарас давным-давно занял под свои дворницкие инструменты. Девочки, правда, еле-еле доставали до окна будки (им приходилось для этого вставать), но игра была интересная: одна сидела, ничего не видела и рассматривала пыльный пол, метр на метр. Другая стояла, как постовой, и рассказывала, не называя имени, кого она видит. Той, что внизу, надо было догадаться.

– Вот, значит, вышла она в полосатой юбке, – начинала Зизи. – Волосы черные, волнистые, короткие. Машет кому-то рукой. Очень красивая тетя. Ну, догадалась? Ну юбка у кого полосатая?

Аллуся сидела, насупившись, и вспоминала, у кого из их двора полосатая юбка…

– Это ж у тети Иды!

– Ну, правильно, у тети Иды, у кого ж еще, она у тебя модная! Давай, теперь твоя очередь на часах стоять! – Она садилась, Аллуся вставала.

– Вошла тетя в светлом пальто, с прической! Нет, со стрижкой! Самая высокая у нас во дворе! Иностранная! Которая не русская!

– И чего я должна угадывать, если ты все сама рассказала? – удивлялась Зизи. – Пойдем лучше на прилавок смотреть!