Русская война 1854. Книга третья - Антон Дмитриевич Емельянов

этому скептически, но эти машины оказались довольно продуманными и современными: подвижный суппорт, закрепленный нож, обжимной и поддерживающий ролики, и все это от парового привода.

Я сразу же выделил паровую машину из тех, что уже успели собрать Леер и Достоевский, и процесс пошел. Тотлебен привел мастеров по дереву: часть встала на заготовку материала, а другая принялась обшивать «Севастополь». И новая проблема: даже при минимальной толщине фанеры всего в пару миллиметров дополнительный вес перевалил за восемьсот килограммов. И от былой грузоподъемности не осталось и следа. Немного удалось выправить ситуацию, сняв старый кожух из ткани и пересобрав саму гондолу. Теперь и она была частично из фанеры.

— Итого 550 килограммов загрузки с учетом веса на команду, — подвел я итоги через два дня. Хуже, чем хотелось бы, но точно лучше, чем было раньше.

— Значит, вы готовы к вылету? — Тотлебен, включившийся в работу наравне со мной, вытер пот.

— Готовы, — решился я.

Можно было бы еще много чего доводить до ума, но после рассказов Ефима о ситуации в английском лагере я прекрасно представлял, что очень скоро что-то подобное может ждать и нас самих. Нет, городу точно нужны были дополнительные припасы! Корабли Новосильского тоже уже привели в порядок, так что в ночи можно будет и выступить. Я как раз придумал нижний сигнальный фонарь, за светом которого эскадра могла бы следовать за мной даже в полной темноте.

Вот только поспешить оказалось нельзя. Стоило мне прийти к адмиралам, как меня обрадовали, что сегодня вечером именины великого князя Николая Николаевича, так что все дела нужно отложить. И что самое обидное, никто даже не понял, почему я возмутился. Действительно, дело и именины — очевидно же, что важнее… Тем не менее, эту привычку мне еще было не сломить. Пришлось подстраиваться: отдавать приказы о переносе старта, готовить костюм, а потом остужать голову, гуляя по городу оставшиеся до приема пару часов.

По пути вспомнил, что так и не воспользовался приглашениями полковника Хрущева и доктора Пирогова. Сейчас можно было исправить одно из этих упущений, и я на мгновение замер перед собором святых Петра и Павла. Там тоже шла своя жизнь. Что-то пел церковный хор, толпились обычные горожане, ставя свечки за здравие и упокой своих родных. Обычная жизнь, которая благодаря нашему упорству и мужеству, пусть на время, но вернулась в мирное русло.

Я принял решение и взмахнул рукой, подзывая одного из замерших в ожидании окончания службы возниц.

— К стоянке Волынского полка, — я запрыгнул в коляску.

— Есть, ваше благородие, — по-военному ответил крупный мужик, видимо, бывший солдат, и уже скоро мы катили в сторону третьего бастиона.

Раньше мне бы пришлось выйти где-то за километр и дальше идти пешком, сейчас же благодаря перемирию меня прокатили прямо до позиций. И там оказалось довольно людно. Я узнал того самого поручика, который меня приглашал. Рядом с ним стоял полковник Хрущев — если бы не более темные волосы, его прическу можно было бы спутать с прической Меншикова. На груди полный набор Анны, Станислав и Владимир 4-й степени. А повоевать ему пришлось…

От полковника мой взгляд скользнул вниз и остановился на лежащем у его ног теле, над которым склонились еще две знакомые фигуры. Гейнрих и Пирогов — значит, хорошо, что не поехал в госпиталь…

— Ну, что вы скажете? — ветер донес до меня голос Хрущева. — Этот человек без формы, но он атаковал наш разъезд.

— Не спешите, Александр Петрович, — ответил Пирогов, продолжая неспешно осматривать тело.

— Но это ненормально! — Хрущев принялся ходить из стороны в сторону. Сразу стало понятно, как он заслужил свои награды: сидеть на месте этот человек просто не умел. — В него выстрелили, а он просто взял и попытался уйти. Поручик Жаров кричит ему «стой», шашкой перед лицом машет, а он прет, словно смерти не боится!

— Возможно, этого человека опоили опиумной настойкой. Она может давать подобный эффект, — предположил Гейнрих, а я сразу задумался, кому же мог понадобиться подобный исполнитель.

— Не было никакой настойки, — отмахнулся Пирогов. — Обычный шок от пулевого ранения. Классическая картина. Бледность кожных покровов и слизистых оболочек, холодный пот, гусиная кожа, низкая температура тела и слабый нитевидный пульс. Ну и, конечно, падение мышечного тонуса, апатия при сохраненном сознании.

— Но сейчас он лежит без движения, а тогда шел. При одной и той же ране как такое возможно? — это включился в разговор уже полковой доктор.

— У шока есть две фазы. Первая — фаза возбуждения, в которой организм словно перехватывает контроль и пытается убраться подальше от места, где ему сделали больно. Все это без участия сознания, которое закрывается в кокон от окружающего мира. Именно это вы видели при задержании этого человека. И вторая фаза — то, что мы наблюдаем сейчас. Это фаза угнетения, когда сил спасаться нет, и тело переходит в максимально пассивный режим.

— Но почему так происходит? — спросил Гейнрих.

— Наш организм очень разумен, коллега. Получив тяжелое ранение, он пытается спасти то, что ценнее всего — мозг и сердце. Остальное тело словно исключается из цепочек питания кровью и нервной деятельности, и, если в скором времени не удастся вывести больного из подобного состояния, он умрет.

— И этот умрет? — вопрос задал уже знакомый поручик. Видимо, он и есть тот самый Жаров, что проводил задержание.

— В обычной ситуации я бы дал именно такой прогноз, но… — тут Пирогов обернулся на мои шаги и улыбнулся. — Но благодаря одному молодому человеку у меня появилась новая теория, которая, надеюсь, сможет помочь.

Еще не закончив говорить, Пирогов поднялся на ноги и принялся раздавать распоряжения о подготовке к операции. Крахмальная повязка для фиксации перелома, эфир для анестезии, спирт и йодовый раствор для дезинфекции. Саму операцию было решено проводить в медицинской палатке, и посторонних туда не пустили. Тем не менее, даже увиденного оказалось достаточно, чтобы оценить уровень Николая Ивановича. Разве что у меня был только один вопрос.

— А почему не гипс, а крахмал?