Русская война 1854. Книга третья - Антон Дмитриевич Емельянов

— Пирогов считает, что гипс слишком тяжелый и неудобный, — пояснил Гейнрих. — Так что нам всем пришлось от него отказаться. В некоторых вещах Николай Иванович не терпит возражений.

— А что вы думаете про усыпление больных с помощью эфира? — спросил местный доктор. — Я слышал, что в Америке был такой дантист, Уильям Мортон, так он пытался использовать закись азота. Говорил, что даже шесть раз успешно проводил с ней операции, но потом устроил публичный показ и… Парень, которого он обезболил, стоило только его коснуться, вскочил на ноги и убежал.

Я только головой покачал. Закись азота же вполне рабочий инструмент: не идеальный, но точно лучше хлороформа или кокаина, которые скоро начнут использовать. А из-за нестандартной реакции конкретного организма ее просто взяли и вычеркнули из практики на десятки лет.

Тем временем Гейнрих принялся рассказывать об успехах Пирогова в применении эфира, а я аккуратно сместился в сторону. Все же я пришел сюда не на случайного раненого посмотреть, а к полковнику Хрущеву.

— Александр Петрович, — я тихо поздоровался. — Вы несколько дней назад приглашали меня на разговор.

— Григорий Дмитриевич? — Хрущев прищурился, не сразу узнав меня. Впрочем, мы же раньше лично и не общались. — Если честно, не помню такого. Не скажу, что у меня нет вопросов по вашим изобретениям, но…

— Несколько дней назад поручик из вашего полка приносил приглашение. С такой еще интересной эмблемой, — я огляделся по сторонам в поисках Жарова, но того уже и след простыл.

— Жаров? Вот зараза! — Хрущев выругался и закрутил головой. — Обещал же, что бросил эти свои столичные дела!

Я пока ничего не понимал, но тут точно творилось что-то необычное. Несколько человек по приказу полковника попытались найти Жарова, однако тот исчез не только с позиции, но, кажется, и из города ушел. Только через полчаса все немного успокоились, и заглянувший на огонек Дубельт отвел в сторону меня и Хрущева.

— Возможно, это просто шпионские игры, а возможно, и что-то большое, поэтому попрошу вас быть предельно серьезными, — начальник третьего отделения и сам выглядел усталым и осунувшимся.

— Вы говорили, что не стоит сильно карать за увлечения юности, — Хрущев продолжил какой-то их старый разговор.

— И пока у меня не появится доказательств обратного, я именно так и буду считать, — Дубельт никак не отреагировал на упрек. — Тем не менее, мы не можем игнорировать опасные сигналы. Григорий Дмитриевич, может быть, вы заметите что-то полезное со стороны… — он посмотрел на меня, дождался кивка, а потом неожиданно перепрыгнул на тридцать лет назад. — Это началось в 1822 году, когда Александр I издал высочайший рескрипт об уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ. Как было сказано, «закрыть и учреждения впредь не дозволять».

Спокойный голос генерала жандармов начал погружать меня в перипетии прошлого. Царский указ… Кто-то его исполнил, как «Великая ложа Астреи», названная в честь древнегреческой богини справедливости. Кто-то, как декабристы, затаился и принялся ждать своего часа.

— После 1825 года и расследования известных событий даже мода на тайные собрания прошла, но в последнее десятилетие что-то изменилось, — Дубельт потер лоб. — Петрашевцы при всей их безобидности стали знаком того, что царский указ, который мог стоить Романовым трона, может быть нарушен. Не исключено, что поэтому Николай Павлович до последнего давал раскручивать это дело… Потом все опять затаилось, но мы искали, и в Санкт-Петербурге периодически мелькали слухи о неких салонах, где любят обсуждать речи Герцена, Огарева или даже каких-нибудь Заичневских и Чернышевских.

Я неожиданно замер. Раньше при словах о Герцене я вспоминал разве что его «Колокол» и собрание литераторов, но теперь… Четыре имени, названные разом, всколыхнули в памяти совсем другую цепочку. Ведь с идей именно этих людей началась «Земля и воля», плавно перетекшая в «Народную волю», которая так же неспешно перешла от хождений в народ к терактам. Можно ли вычеркнуть эту страницу из нашей истории? Нужны ли стране десятки лет взрывов и убийств? Помогли ли они хоть немного? Учитывая итоги и течение русско-японской и первой мировой — сомневаюсь.

Должен быть и другой путь! Не такой кровавый.

Глава 7

Стою, думаю, как все смешалось в одном месте и в одно время…

А Дубельт как раз перешел к связи тайных ячеек с осадой Севастополя. Как оказалось, он, воспользовавшись перемирием, проверил сотни мест по всей серой зоне и вычислил еще несколько тайников нашего шпиона. Дальше десятки допросов, и генерал вышел на тех, кто оставлял знаки и записки. И вот она связь — неизвестный просто использовал молодых людей, состоящих в тайных обществах, передавая приказы через хитрые знаки, привычные по петербургским салонам.

— Например, лоза с шипами, — Дубельт прошелся по уже известному мне знаку. — Это отсылка к кружку шестнадцати и их увлечению книгами Оноре де Бальзака. Его мирная «лилия долины», как они считают, одичала и отрастила шипы… Мы проверили всех, кто пользовался подобным символом. Кто-то попал под подозрение, и мы установили за ним слежку, кто-то, как летчик Алехин, — Дубельт бросил на меня быстрый взгляд, — просто на самом деле любил крыжовник.

— В следующий раз прошу сразу сообщать мне о подозрениях в адрес моих людей, — я поймал взгляд начальника третьего отделения.

Где-то рядом согласно кивнул Хрущев.

— Если это не будет противоречить интересам дела, — Дубельт не сомневался в своей правоте. — Вы защищаете своих, капитан, и я это понимаю. Но для меня интересы всей Родины целиком всегда будут на первом месте.

И снова кивок Хрущева. А у меня невольно появилось ощущение, что я в какой-то момент оказался совсем не на той стороне.

— Вернемся к делу, — я собрался. — Значит, за поручиком Жаровым вы следили? И?

— И ничего подозрительного, — ответил Дубельт. — Иногда он ненадолго выпадал из поля зрения, и мы думали, что это просто случайность. Кто же знал, что именно в эти моменты он делал что-то на самом деле