Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков

Пятидесятилетний Всеволод выполнил предсмертную просьбу своего отца: занял киевский стол не «насилием», а «правдою», дождавшись своей очереди по родовому счету. Долгие годы он терпеливо пребывал на вторых и третьих ролях, за спиной старших братьев, неизменно держа сторону сильнейшего. И вот, после гибели Изяслава в битве на Нежатиной ниве, Всеволод наконец «седе Кыеве на столе отца своего и брата своего, приим власть [волость, землю] русьскую всю».

Родовой порядок наследования в очередной раз выделил из княжеской семьи единственного (формально) владельца Русской земли. Но в качестве киевского князя последний из Ярославичей уже не был таким же безусловным «самовластцем», как его отец. Несмотря на гибель за прошедшие четверть века многих представителей династии, боковые линии родственников великого князя не потерпели сколько-нибудь заметной убыли. Если Ярослав в пору своего «единовластия» (1036–1034) должен был считаться с фактической независимостью одних только полоцких князей, то Всеволод вынужден был иметь дело уже с целыми гнездами племянников, сидевших по волостям или домогавшихся своего «причастия» в Русской земле. В сущности, помимо Киевского княжества, под властью Всеволода находилось лишь днепровское левобережье (включая Верхнее Поволжье), которым он управлял через своих сыновей: Владимира Мономаха, получившего Черниговскую и Смоленскую области, и малолетнего Ростислава (р. 1070/71), посаженного в Переяславле. С севера, запада и юга великокняжеские владения полукольцом охватывали земли племянников: Новгородская, находившаяся под управлением Святополка Изяславича, Волынская и Туровская, переданные Всеволодом Ярополку Изяславичу взамен Вышгорода, и заморская Тмуторокань, где обитали Олег и Роман Святославичи. Неприятная для Всеволода подробность заключалась в том, что все они – как Изяславичи, так и Святославичи – не были изгоями, поскольку их отцы правдами или неправдами побывали на киевском столе и умерли великими князьями; стало быть, отобрать у племянников волости на законных основаниях было невозможно. В этих условиях Всеволод, по обыкновению, пустил в ход свою излюбленную тактику – неторопливое выжидание и действие сообразно обстоятельствам.

Вызванная сменой власти пауза продолжалась недолго. Уже в следующем, 1079 г. Всеслав нагрянул под Смоленск и сжег городской посад. Владимир Мономах пишет, что поспешил с черниговцами «о двою коню» (то есть взяв запасных лошадей) на выручку смольнянам, но полоцкий князь оказался проворнее, беспрепятственно скрывшись в своих владениях. Преследуя Всеслава, Мономах по его следам вторгся в Полоцкую землю и в отместку «повоевал» ее южные области.

Тем временем Всеволоду пришлось снова вести войско к степной границе, чтобы защититься от Романа Святославича, который, оставив Олега в Тмуторокани, в свою очередь явился с толпой половцев попытать счастья. Всеволод застал противника у пограничного города Воиня (на Суле), однако поостерегся вступать в сражение, очевидно чувствуя недостаток в черниговских полках. Вместо мечей в бой пошла дипломатия: богатые подарки, посланные Всеволодом половецким ханам, отбили у тех охоту продолжать поход. Половцы повернули коней к родным становищам. Более того, на обратном пути они даже по-свойски разделались с бывшими союзниками: убили Романа (2 августа) и бросили его тело в степи, а Олега, обманом захваченного в Тмуторокани, отослали морем в Константинополь под надзор византийских властей. Повесть временных лет возлагает ответственность за эти действия на неких «хазар», посоветовавших половцам расправиться подобным образом со Святославичами. Вероятно, речь идет об отряде крымских хазар в составе Романовой дружины, иначе трудно объяснить, почему Олег впустил этих людей в Тмуторокань. Степень участия Всеволода в этом деле остается загадкой. Все вроде бы совершилось к его выгоде; но кроме этого соображения мы не располагаем никакими данными, которые могли бы поколебать его презумпцию невиновности189. В летописи нет ни малейшего намека на его сговор с хазарами, и, что гораздо важнее, Олег впоследствии не пытался мстить Всеволоду за гибель брата и свою царьградскую ссылку.

Вместо свергнутых Святославичей Всеволод посадил в Тмуторокани своего наместника Ратибора190. Но этому ставленнику киевского князя была уготована не более чем эпизодическая роль. Под 1081 г. Повесть временных лет внезапно выводит на сцену еще двух изгоев, о существовании которых до сих пор умалчивала, – сыновей умершего князя Игоря Ярославина (см. с. 16) и отравленного греками Ростислава Владимировича (см. с. 32). Подобно своим предшественникам, искателям тмутороканского княжения, Давыд Игоревич и Володарь Ростиславич откуда-то «бежа» и, объединив силы, в мае с ходу завладели Тмутороканью. Ратибор попал в плен, но затем был отпущен191.

Вышвырнуть из Тмуторокани незваных гостей было суждено не Всеволоду, для которого таманское «заморье» было потеряно навсегда, а Олегу Святославичу.

Печать посадника Ратибора

Византийский период его жизни растянулся на целых четыре года. Мы не знаем точно, на каких условиях император Никифор III Вотаниат (1078–1081) принял знатного пленника. Со слов летописи («а Олга… поточиша за море Цесарюграду») можно заключить, что первое время Олег, скорее всего, жил в Константинополе на положении почетного узника. Однако затем его отправили на остров Родос, где, по свидетельству игумена Даниила, посетившего эти места полвека спустя, он провел два года192. Причину удаления Олега из столицы, по-видимому, следует искать в волнениях, которые сотрясали тогда византийский трон при непосредственном участии варягорусских наемников193. После долгих лет безупречной службы194 варяго-русы, как это неизменно случается с наемной придворной гвардией, стали проявлять открытое недовольство, вплоть до вооруженных антиправительственных выступлений, к чему их подталкивала как политическая нестабильность, так и оскудение имперской казны. Уже в конце правления Михаила VII Дуки (конец 1077 – начало 1078), когда в схватку за власть вступили сразу два узурпатора, значительная часть варяго-русского корпуса, расквартированного на Балканах, поддержала одного из них, Никифора Вриенния. А после того, как императорский трон достался более удачливому авантюристу Никифору III Вотаниату, 3 апреля 1078 г. въехавшему победителем в Константинополь, другая часть варяго-русов, несших службу в европейских провинциях, примкнула к войскам его врага Никифора Василаки. Во время этих беспорядков столичные варяго-русские гвардейцы пытались образумить своих мятежных соплеменников, вступив с ними в переговоры через тайных посланцев. Но в 1079 или 1080 г. они сами, по неизвестным причинам, сделались зачинщиками нового бунта: поголовно пьяные вломились в императорские покои и попытались убить

Никифора III. Императора спасли другие иноземцы-телохранители, которым удалось загнать варяго-русов в одно из дворцовых помещений. Протрезвев, бунтовщики повинились в содеянном и получили прощение; только заводилы бесчинств были разосланы по дальним крепостям195. Несмотря на благополучный исход этой пьяной выходки, репутация варяго-русских наемников была сильно подорвана, и в дальнейшем византийские императоры предпочли заменить их выходцами с Британских островов196.