Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

class="p1">– В смысле?

– Твоя пеленка чересчур мала, Варандас.

– Это лишь твое частное мнение, Хаут. Не стану извиняться за непомерность моей знаменитой мужественности. А теперь намочим же руки, почмокаем губами и так далее. Тисте, ты первая.

– Насколько я знаю, – сказала Кория, беря первый кубок, – грудь моей матери вовсе не была полна вином. Так что я отказываюсь нести ответственность за слова своего хозяина. Это лишь его частное мнение.

Варандас пристально на нее посмотрел:

– Женщина явно не в духе, Хаут. Как ты терпишь ее общество?

– В основном прячусь, но, как видишь, это не так-то просто. Однако у меня есть решение проблемы.

– Говори же, о язвительный наш.

Хаут достал глиняную трубку.

– Листья илбареи, с твоего собственного дерева, Варандас.

– Вот как? А я думал, оно засохло.

– Подобного выражения лица я никогда не забуду, – промолвил Варандас какое-то время спустя.

Хаут нахмурился и поднял выпавшую из бесчувственной руки Кории трубку. Понюхав все еще шедший из нее дым, он резко отдернул голову:

– Ого, да тут даже телакай бы не выдержал. Как долго эти листья зрели на лозе?

– Точно сказать не могу, поскольку никогда их не срывал. Думаю, десятилетиями. Или, возможно, столетиями – к чему задавать столь сложные вопросы? Ты наслаждаешься проявлениями моей глупости, что лишь злит меня и склоняет к воинственности.

– Что ж, будем надеяться, что Кория проснется утром отдохнувшей и полной сил.

– Или, возможно, она проснется через день или даже два. Глоток этого дыма мог бы растопить железную руду. Видишь, как из ее рта с каждым вздохом вырываются белые струйки? Но могу сказать одно – ее дурное настроение больше не досаждает нам, так что считаю результат приемлемым и даже утешительным.

– Бутылка пуста, – заметил Хаут, – и я больше не голоден, что и к лучшему, поскольку моя кухарка валяется без чувств.

– Тогда пойдем за башню, дружище.

– Хорошо, если ты настаиваешь…

– Нужно кое-что обсудить.

Встав, они отошли от неподвижного тела Кории, хотя Хаут на мгновение задержался, чтобы набросить на девушку одеяло.

Варандас подошел к краю большой ямы в земле. Хаут последовал за ним, и оба молча уставились в кромешную тьму.

– Я боюсь за Худа, – наконец проговорил Хаут.

– Я опасаюсь прецедента, – ответил Варандас. – Появился азатанай, который готов отважно претендовать на звание бога.

– И что делать?

– Этот вопрос задают абсолютно все, Хаут. За исключением самого Худа, который молчит, закованный в цепи.

– В цепи?

– Он находится под опекой Повелителя Ненависти.

– В цепи?!

– Это было сочтено милосердием. Проявлением сочувствия. Полагаю, теперь мы все ждем Худа – все, кому он небезразличен. Ждем его слова.

– А ты?

Варандас пожал плечами:

– Прошло немало времени с тех пор, как я брал в руки меч, и сейчас воспринимаю подобное как пустую браваду. Что я помню о войне? Что я знаю о сражениях? Но я послушаю Худа и открою его словам свой разум, пока не смогу взвесить их надлежащим образом.

– Вполне достойное поведение, Варандас, – кивнул Хаут. – Интересно, сколько других яггутов присоединятся к тебе в тот день?

– Думаю, горстка наберется. Мы возделываем небольшие сады и с необычайной страстью пропалываем сорняки. В конце концов, Повелитель Ненависти говорил только правду, и аргумент этот чересчур страшен, чтобы ему противостоять.

Они долго молчали. Наконец Варандас повернулся к Хауту и спросил:

– А что насчет тебя?

– Кория – махибе.

Варандас поднял брови:

– В самом деле? Махибе-тисте? Неожиданно и смело.

– Во всем остальном я беспомощен, – вздохнул Хаут.

Варандас показал на яму:

– Что ты об этом думаешь?

– Признаюсь, я размышлял на сей счет, – ответил его гость. – Откуда она тут взялась?

– Понятия не имею, – пожал плечами Варандас.

Они снова уставились в яму.

– Поклоняющиеся камню, – сказал Эррастас, – просят о долгой жизни, но этой тайной он не делится никогда.

Сешуль Лат продолжал выбирать камни из груды, ругаясь, когда его пальцы то и дело касались раскаленного докрасна обломка. От осыпающейся земли шел пар, холм все больше оседал. В воздухе стоял острый запах, который Сешуль не мог с точностью опознать, но ему казалось, будто так пахнет негодование.

Эррастас присел неподалеку, возле груды разбитой черепицы, перебирая ее и откладывая в сторону часть обломков, из которых выстраивал ровные столбики, будто пересчитывая монеты.

– Говорят, – продолжал он, – будто эти здания просто выросли из земли. Сперва они были лишь небольшими грудами камней, но постепенно становились все выше, приобретая форму навесов или сараев. Некоторые выстраивались в ряд, другие в круг. А потом, будто все их жалкие усилия вдруг слились воедино, родились дома. Вернее, не совсем дома, но башни, способные сравниться с башнями яггутов. И другие, напоминавшие деревянные строения тисте. Были и такие, которые приобрели облик землянок, на манер телакаев, или жилищ из шкур, наподобие хижин песьегонов.

Сешуль ухватился за один особенно крупный камень и потянул. Тот со скрежетом поддался. Откатив булыжник в сторону, Сешуль заглянул в оставшуюся на его месте яму, а затем повернулся к своему товарищу.

– Но все это – стремление к порядку. – Эррастас хмуро посмотрел на разбитый кусок черепицы. – Желание четкой структуры, которое достойно как похвалы, так и жалости. Мы все по-своему противостоим распаду, что придает цель и смысл нашей жизни. – Отшвырнув черепицу, он взял другую. – И аргументом здесь служит наша собственная сущность. Наша плоть и кровь, наши кости и наша личность. Меня, например, это совершенно не впечатляет.

Сешуль вернулся к груде камней и начал вытаскивать их один за другим, разгребая землю и увеличивая яму.

– Можно спорить с природой, но при этом, естественно, неизбежно проиграешь. Можно спорить с кем-то другим, но, если речь не идет о жизни или смерти, это бессмысленное занятие. Природа ждет всех нас, упорно и настойчиво. Все, что завоевано, – это только иллюзия. Всего, что проиграно, мы в любом случае обречены лишиться. Эти дома называют Азатами, и отсюда то имя, которое дали нам тисте. Но мы вовсе не поклоняемся камню, не так ли, Сеч?

– Похоже, – произнес Сешуль, выпрямляясь и стряхивая землю с натруженных рук, – что ты победил в этом споре, Эррастас.

Со стоном поднявшись, Эррастас направился к нему.

– Я так и предполагал, – ответил он. – Даже яггутская башня не сможет устоять, когда на нее обрушатся земля и камни с половины холма.

Сешуль вновь вспомнил, насколько мощной была магия его товарища. Грохот, подобный удару грома внутри черепа, все еще отдавался эхом в его костях.

– Это может стать началом войны, – сказал он.

– У меня есть цель, – ответил Эррастас, присев и заглядывая в маленькую пещеру, вырытую в груде камней. –