Как я нечаянно написала книгу - Аннет Хёйзинг

С этой минуты я по шесть раз за день заглядывала в почтовый ящик.

– Почта уже была, – сказал папа.

– Да, но вдруг бандероль случайно попала к соседям, и они только что бросили ее в наш ящик.

– По-моему, тебе пора на пробежку.

В четверг я была дома одна, когда увидела, как почтальон с толстым конвертом в руках направляется к нашей двери. Он даже позвонить не успел – я уже открыла.

– Бандероль для Хейна Каптейна.

Я выхватила конверт у него из рук:

– Спасибо!

Я вскрыла конверт, что оказалось довольно нелегко, ведь он был сплошь обклеен скотчем. И вот в моих руках старомодная видеокассета. Черт-черт. Я позвонила папе:

– Пап, это видеопленка, мы вообще не сможем ее посмотреть.

– Что-что?

– Видеопленка, толстая такая штуковина, не дивиди. Что теперь делать?

Папа на другом конце линии помолчал, потом проговорил:

– А-а, ты имеешь в виду фильм Эвелин.

– Да, и я не могу прямо сейчас увидеть маму. – Я не удержалась и заплакала.

Папа подключил к телевизору свой старый видеомагнитофон, но звука так и не добился. Тогда он отнес запись Бобу. Тот сделает цифровой фильм и перешлет его нам по мейлу.

– Надо сказать Бобу, чтобы он послал его и мне тоже, а не только тебе, – сказала я. По-моему, я уже слегка достала папу, но мне все равно.

Папа катался с Калле на велосипеде, когда я получила мейл:

Я глубоко вздохнула. Кликну – и увижу маму. Увижу, как она двигается, услышу, как она говорит. Я сбегала на кухню за колой, потом сходила в туалет. А потом вдруг заторопилась. Хотела посмотреть запись, пока папа и Калле не вернулись. Хотела посмотреть в одиночку. Кликнула на ссылку и закрыла лицо руками. Смотрела на экран в щелочку между пальцами. Я увидела женщину в белом свадебном платье и мужчину в ярко-синем костюме. Они кого-то обнимали. Потом в поле зрения возникли подмостки. Там стоял высокий мужчина с микрофоном. Он сказал: «Предоставляю слово Луизе, которая знает нашу невесту еще по детскому саду. Луиза, прошу вас». На миг все стихло. «Получается? – спросил мужчина. – Или мне поднять вас по лестнице на руках?» В зале послышались смешки.

А потом на экране появилась мама. Сердце у меня стучало как сумасшедшее, дыхание перехватило. Вот она. С огромным животом она медленно подошла к микрофону. На ней было длинное зеленое платье, сильно расклешенное книзу. Похожа на испанскую танцовщицу. Живот обвязан шалью с сине-зелено-лиловым узором. На ногах зеленые туфли на высоком каблуке, с ленточками вокруг щиколоток. Камера снимала теперь крупным планом, и я отняла руки от лица. Увидела на маме цепочку с синим камешком, которая висит сейчас у меня над кроватью. Я не могла оторвать взгляд от этого камешка, боялась посмотреть ей в лицо. Отпила глоток колы и снова вернула фильм к началу. «Смотри, Катинка… ну, давай!» – сказала я себе и стала смотреть. Смотрела в лицо мамы, а из глаз сами собой катились слезы. Столько слез, что картинка затуманилась. Рукавом я провела по щеке и отошла немного подальше, как бы туда, где находилась камера. Волосы у мамы были распущены, спадали на плечи, и выглядела она очень веселой, очень счастливой. Взяла микрофон, посмотрела в зал. Глаза у нее блестели. И вот она заговорила: «Милая, милая Эвелин и милый Лео…» Я услышала ее голос и крикнула экрану: «Мама, мама!» Эти слова донеслись откуда-то изнутри, из самой глубины, мне казалось, их произнесла не я. И я опять разрыдалась, да так, что не могла разобрать, о чем говорит мама на подмостках. Сквозь слезы я видела, как она говорит, смеется, взмахивает руками. Потом она вдруг глянула в сторону, будто ее окликнули. Нагнулась и протянула руки. В кадр вбежала маленькая девочка. Она кричала: «Мама, мама!» Я мгновенно перестала рыдать. Это же я! Я бежала по возвышению к маме. На мне тоже было зеленое платьице, наверно из той же ткани, что и мамино. Волосы у меня причесаны в два хвостика, перевязанных голубыми ленточками. Я подошла к маме, обняла руками ее живот. Мама сказала: «На чем я остановилась?» – и продолжила свою речь, ладонью все время поглаживая меня по головке. А потом сказала мне: «Хочешь тоже сказать что-нибудь Эвелин? – Она поднесла микрофон к моим губам. – Помнишь песенку, которую мы разучивали?» Я кивнула и очень громко сказала в микрофон: «У нас будет младенчик». И ткнула пальчиком в мамин живот. Все расхохотались. Я спряталась за спиной у мамы. Она подхватила меня на руки, и я, словно обезьянка, вцепилась в нее, прямо над животом. Она поцеловала меня, засмеялась в зал, а потом вместе со мной спустилась с подмостков. Возле лесенки стоял папа, намного худее, чем сейчас, и волосы без седины. В темном костюме. Он забрал меня у мамы, помог ей спуститься вниз и поцеловал в губы. Долгим поцелуем. В кадре снова появился мужчина с микрофоном. «Спасибо, Луиза», – сказал он.

На этом фильм закончился.

Сегодня утром я распечатала все отрывки, какие написала начиная с первого писательского урока. В том числе и те, какие Лидвин еще не читала. Получилась довольно толстая пачка, и принтер здорово нагрелся. Я разложила страницы на полу, прикидывая, в каком порядке их собрать. Как вдруг заметила в начале фразу: Напишу, как в нашу жизнь вошла Диркье. Ага, и как я потом опять ее выпроводила, сразу же подумалось мне.

На последней странице стояло: На этом фильм закончился. Хорошая заключительная фраза, подумала я. Открытый конец. Звучит хорошо. Что скажет Лидвин? Кое о чем читатель пусть сам догадывается?

Правда, пока что останавливаться нельзя. Рассказ не закончился. Я знала, я чувствовала. Надо еще кое-что… Нет, я должна еще кое-что сделать.

Но сперва я пошла к Лидвин. Обещала помочь ей с яблоней. Яблочек слишком много. По меньшей мере половину надо снять, чтобы другой половине досталось больше пространства для роста. Лидвин держала лестницу, а я, стоя на самой верхней ступеньке, бросала вниз маленькие жесткие яблочки. Клеопатра, чье имя мы успели укоротить до Клео, металась среди множества перекатывающихся зеленых мячиков. Цезарь свернулся клубочком в каменной птичьей поилке, на безопасном расстоянии.

– Когда вообще-то получается книга? – спросила я с дерева.

Ничего себе вопросик.

– Ты имеешь в виду роман?

Ну, в общем, да.

– Хороший вопрос, я его ждала, – сказала Лидвин. – Спускайся, пожалуй, уже хватит.