Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

А2: Я очень рада. (Одна фраза неразборчиво).

А1: Не шутите. Все от меня отвернулись! Вместопохвалы за проявленную инициативу — черная неблагодарность. И даже хуже. Можетполучиться так, что известное вам событие не отдалит конфликт, а наоборот, егоприблизит — вот что мне передали. Но ведь вы ничего не сделали?

А2: Я же сказала: нет.

А1: А где склянка?

А2: У меня в нумере. И все так же запечатана.

А1: Я должен у вас ее забрать. Сегодня же.

А2: Я сегодня пою в ресторане и уйти не смогу.И так два вечера пропустила.

А1: Знаю. Я буду. Уже заказал столик. На семьчасов. Не удивляйтесь — я буду замаскирован. Так нужно для конспирации.Захватите склянку с собой. И вот еще что, фрейляйн Ванда, в последнее время вычто-то много себе стали позволять. Смотрите, я не тот, с кем можно шуткишутить.

(А2, не отвечая, дает отбой.)

Стенографировал и перевел с немецкого ЮлийШмидт.

Внизу косым гвардейским почерком приписка: «Неубрал бы он ее с перепугу, а? Е.О.»

* * *

Из туалета купчина вышел явно посвежевший.Сопровождаемый метрдотелем, вошел в залу. Обвел мутным взглядом столы сневозможной белизны скатертями, сплошь в сиянии серебра и хрусталя. Сплюнул насверкающий паркетный пол (метрдотель только поежился) и наконец ткнул пальцем встол (слава богу, свободный) возле стены. Слева — два богатеньких студента вкомпании заливисто хохочущих модисток, справа — рыжебородый господин вклетчатом пиджаке. Сидит, смотрит на сцену, потягивает мозельское.

Если бы не предупреждение агента Клюева,Фандорин нипочем не узнал бы герра Кнабе. Тоже мастер преображаться. Что ж, приего основной профессии это неудивительно.

В зале недружно, но с энтузиазмомзааплодировали. На невысокую сцену вышла Ванда — тонкая, стремительная, похожаяв своем переливающемся блестками платье на волшебную змейку.

— Тоща-то, смотреть не на что, —фыркнула за соседним столом полненькая модистка, обиженная тем, что обастудента уставились на певицу во все глаза.

Ванда обвела залу широко раскрытыми сияющимиглазами и без предварительных слов, без музыкального вступления, негромкозапела — пианист-аккомпаниатор подхватил мелодию уже вдогонку и пошел плестилегкие кружева аккордов вкруг низкого, проникающего в самое сердце голоса.

Зарыт на дальнем перекрестке

Самоубийцы труп в песок;

На ним растет цветочек синий,

Самоубийц цветок… 

Там я стоял, вздыхая… Вечер

Все сном и холодом облек.

И при луне качался тихо

Самоубийц цветок.

Странный выбор для ресторана, подумалФандорин, вслушиваясь в немецкие слова песни. Кажется, это из Гейне?

В зале стало очень тихо, потом все разомзахлопали, а давешняя ревнивая модистка даже крикнула «браво!». Эраст Петровичспохватился, что, кажется, вышел из роли, но никто вроде бы не заметилнеуместно серьезного выражения, появившегося на пьяной физиономии охотнорядца.Во всяком случае, рыжебородый, что сидел за столом справа, смотрел только насцену.

Еще звучали последние аккорды печальнойбаллады, а Ванда уже защелкала пальцами, задавая быстрый ритм. Пианист, тряхнувкудлатой головой, скомкал концовку — обрушил все десять пальцев на клавиши, ипублика закачалась на стульях в такт разухабистой парижской шансонетке.

Какой-то русский господин, по виду иззаводчиков, совершил странную манипуляцию: подозвал цветочницу, взял из корзиныбукетик анютиных глазок, и, обернув его сторублевой ассигнацией, послал Ванде.Та, не прекращая петь, понюхала букет и велела отослать обратно вместе состорублевкой. Заводчик, до сего момента державшийся королем, заметно стушевалсяи два раза подряд выпил залпом по полному фужеру водки. На него почему-топоглядывали с насмешкой.

Эраст Петрович про свою роль больше незабывал. Немного повалял дурака: налил шампанского в чайную чашку, а оттуда вблюдце. Надувая щеки, отпил — совсем чуть-чуть, чтоб не захмелеть, но с громкимхлюпаньем. Официанту велел принести еще шампанского («Да не ланинского, авзаправдышного, моэту») и зажарить поросенка, только непременно живого, и чтобсначала принесли показать, «а то знаю я вас, немчуру, убоину с ледникаподсунете». Расчет у Фандорина был на то, что живого поросенка искать будутдолго, а тем временем ситуация так или иначе разрешится.

Замаскированный Кнабе косился на шумногососеда с неудовольствием, но большого интереса к нему не проявлял. Резидентчетырежды доставал брегет, и видно было, что нервничает. Без пяти минут восемьВанда объявила, что исполняет последнюю песню перед перерывом и затянуласентиментальную ирландскую балладу о Молли, не дождавшейся милого с войны.Кое-кто из сидевших в зале утирал слезы.

Сейчас допоет и подсядет к Кнабе, предположилФандорин и изготовился: упал лбом на локоть, словно бы сомлев, однако прядь справого уха откинул и, согласно науке о концентрации, отключил все органычувств кроме слуха. Так сказать, превратился в правое ухо. Пение Ванды теперьдоносилось словно бы издалека, зато малейшие движения герра Кнабе отдавались сособенной ясностью. Немец сидел беспокойно: скрипел стулом, шаркал ногами,потом вдруг застучал каблуками. Эраст Петрович на всякий случай повернулголову, приоткрыл глаз — и вовремя: успел увидеть, как рыжебородый бесшумновыскальзывает в боковую дверь.

В зале грянули аплодисменты.

— Богиня! — крикнул растроганныйстудент. Модистки громко хлопали.

Тихая ретирада герра Кнабе коллежскомуасессору очень не понравилась. В сочетании с маскарадом и фальшивой фамилиейэто выглядело тревожно.

Купчик резко встал, уронил стул и доверительносообщил веселой компании за соседним столом:

— Облегчиться приспичило. — И,слегка покачиваясь, пошел к боковому выходу.

— Сударь! — подлетел сзадиофициант. — Туалетное помещение не там.

— Уйди. — Не оборачиваясь отпихнулего варвар. — Где жалаем, там и облегчаемся.

Официант в ужасе застыл на месте, а купец,широко ступая, зашагал дальше. Ах, нехорошо. Торопиться надо. Вот и Ванда уж сосцены за кулисы упорхнула.

Перед самой дверью возникло новое препятствие.Навстречу капризному клиенту несли отчаянно визжащего поросенка.

— Вот, как заказывали! — гордопредъявил свой трофей запыхавшийся повар. — Живехонек. Прикажете жарить?