Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

— Женщина в черном. Пришла и не уходит. Япосмотрел в словаре, сказал, что вы придете неизвестно когда: «Господзин ситяснет. Потом есчь». Она села и сидит. Три часа сидит, а я тут стою.

Эраст Петрович, вздохнув, приоткрыл дверь изаглянул в щель. У стола, сложив руки на коленях, сидела золотоволосая девушкав траурном платье и широкополой шляпе с черной вуалью. Было видно опущенныедлинные ресницы, тонкий нос с легкой горбинкой, точеный овал лица. Услышавскрип, незнакомка подняла глаза, и Фандорин замер — до того они были прекрасны.Инстинктивно отпрянув от двери, коллежский асессор прошипел:

— Маса, ты же говорил, немолодая. Ей небольше двадцати пяти!

— Европейские женщины так старовыглядят, — покачал головой Маса. — Да и потом, господин, разведвадцать пять лет — это молодая?

— Ты говорил, некрасивая!

— Некрасивая и есть, бедняжка. Желтыеволосы, большой нос и водянистые глаза — совсем, как ваши, господин.

— Ну да, — прошептал уязвленныйЭраст Петрович, — ты один у нас красавец.

И, еще раз глубоко вздохнув, но уже совсем вдругом смысле, вошел в комнату.

— Господин Фандорин? — спросиладевушка, порывисто поднимаясь. — Ведь это вы ведете расследованиеобстоятельств смерти Михаила Дмитриевича Соболева? Мне сказал Гукмасов.

Эраст Петрович, молча поклонившись, вгляделсяв лицо незнакомки. Сочетание воли и хрупкости, ума и женственности — такое вдевичьих чертах увидишь не часто. Пожалуй, барышня чем-то напоминала Ванду,только в линии рта не было ни малейших признаков жесткости и циничнойнасмешливости.

Ночная посетительница приблизилась к молодомучеловеку вплотную, заглянула ему в глаза и дрожащим не то от сдерживаемых слез,не то от ярости голосом спросила:

— Известно ли вам, что МихаилаДмитриевича убили?

Фандорин нахмурился.

— Да-да, его убили, — Глаза девушкилихорадочно блестели. — Из-за этого проклятого портфеля!

В воскресенье с раннего утра по безмятежному,белесому от яркого солнца московскому небу плыл неумолчный колокольный звон. Идень вроде бы выдался погожий, и золотые луковки бесчисленных храмов сияли так,что хоть зажмурься, а тоскливо и холодно было на душе у раскинувшегося наневысоких холмах города. Уныло, скучно гудели прославленные колокола — этоМосква печалилась молебствием об упокоении новопреставленного раба БожияМихаила.

Усопший подолгу живал в Петербурге, в древнейстолице бывал только наездами, однако же Москва любила его сильней, чемхолодный чиновный Питер, любила самозабвенно, по-бабьи, не очень задумываясь одостоинствах своего кумира. Достаточно того, что был он хорош собой и славенпобедами, а более всего полюбился москвичам Соболев тем, что чувствовали они внем истинно русского человека, без чужестранных фанаберий и экивоков. Потому-тои висели литографии с Белым Генералом в размашистой бороде и с вострой саблейнаголо чуть не в каждом доме Москвы — и у мелкого чиновничества, и у купцов, иу мещанства.

Такой скорби город не выказывал и в прошломмарте, когда служили панихиды по злодейски убиенному императору АлександруОсвободителю и целый год потом ходили в трауре — не наряжались, гуляний неустраивали, причесок не делали и комедий не играли.

Еще задолго до того, как через весь центротправилась похоронная процессия к Красным Воротам, где в храме Трех Святителейдолжно было состояться отпевание, тротуары, окна, балконы и даже крыши поТеатральному проезду, Лубянке и Мясницкой были сплошь запружены зрителями.Мальчишки расположились на деревьях, а самые отчаянные — на водосточных трубах.По всему пути следования катафалка выстроились шпалерами войска гарнизона ивоспитанники Александровского и Юнкерского училищ. На Рязанском вокзале уждожидался траурный поезд из пятнадцати вагонов, разукрашенных флагами,георгиевскими крестами и дубовыми листьями. Раз Петербург не пожелал проститьсяс героем — ему поклонится Русь-матушка, самое сердце которой расположено меж Москвойи Рязанью, где в селе Спасском Раненбургского уезда Белому Генералу сужденобыло обрести вечное успокоение.

Шествие растянулось на добрую версту: однихподушек с орденами покойного было за два десятка. Звезду Святого Георгия первойстепени нес командующий Петербургским военным округом генерал-от-инфантерииГанецкий. А венков-то, венков! Саженный от торговцев Охотного Ряда, да отАнглийского клуба, да от Московской мещанской управы, да от георгиевскихкавалеров — всех и не перечислишь. Перед катафалком — орудийным лафетом,застланным малиновым бархатом и увенчанным золотым балдахином, — ехалигерольды с перевернутыми факелами, потом распорядители похорон:генерал-губернатор и военный министр. Позади гроба, в одиночестве, на воронойарабской кобыле следовал брат и личный представитель государя великий князь,Кирилл Александрович. За ним адъютанты вели под уздцы под траурной попонойбелоснежного Баязета, знаменитого Соболевского ахалтекинца. А далее маршировалзамедленным шагом почетный караул, несли еще венки, поскромнее, и шли собнаженными головами важнейшие гости — сановники, генералы, гласные городскойДумы, денежные тузы. Величественное было зрелище, даже и сравнить не с чем.

Июньское солнце словно устыдилось своейнеуместной лучезарности и укрылось за тучами, день посерел, и, когда процессиядостигла Красных Ворот, где всхлипывала и крестилась стотысячная толпа,заморосил мелкий, плаксивый дождик. Природа пришла в гармонию с настроениемобщества.

Фандорин продирался через густую толпу,пытаясь разыскать обер-полицеймейстера. В восьмом часу, ни свет ни заря, явилсяк генералу домой, на Тверской бульвар, да опоздал — сказали, что егопревосходительство уже отбыл к Дюссо. Шутка ли — такой день, такаяответственность. И все на нем, на Евгении Осиповиче.

Далее потянулась череда невезения. У выхода изгостиницы «Дюссо» жандармский капитан сказал Эрасту Петровичу, что генерал «воттолько сию минуту был и ускакал в управление». В управлении на Малой НикитскойКараченцева тоже не оказалось — умчался наводить порядок перед храмом, гдегрозила начаться давка.

Решить неотложную, жизненно важную проблемумог бы генерал-губернатор. Того и искать не надо было — вон он, отовсюду виден:сидит бронзовой конногвардейской посадкой на сером в яблоках жеребце,возглавляет траурную процессию. Поди-ка к нему подступись.