Человечность - Михаил Павлович Маношкин

преодолевать страх, усталость, голод, холод, это способность в любой обстановке сконцентрировать все свои помыслы на выполнении солдатского долга. Тогда ты сможешь встать во весь рост и бросить гранаты в танк…

Вскоре Женька Крылов осознает, что в словах комиссара было вскрыто самое главное, самое трудное. Научиться строю, усвоить уставы и оружие еще не значило стать солдатом. Гораздо сложнее победить себя, но политрук указывал именно этот путь. Такую высоту Женьке одолеть будет непросто: он — фантазер, весь в порывах, не то, что Саша, Писецкий, Грачев или Бурлак…

Осуждая себя, он стискивал зубы и тянулся за товарищами, стараясь ни в чем не отставать от них, но ощущение собственной легковесности еще долго не покидало его.

Тут же, на нарах, делили сухари и завтракали. Потом взводы вытягивались по дороге к лесу, окрестности оглашались песнями гражданской войны — под их ритм мужал десантный строй. Пели и новые, особенно «Катюшу». Тогда Женька вспоминал одно и то же утро в пионерском лагере: мальчики и девочки в красных галстуках, взявшись за руки, шли по тропинке между вековых сосен и пели — Женька тоже пел и мечтал о будущем. Не об этом ли? Вот шагают солдаты в серых шинелях, мерно покачиваются плечи, взмахивают руки. Тридцать шесть человек как один. Курочкин уже не оглядывается… не суетится, ничто не мешает Женьке вспоминать давнюю тропинку, мальчиков и девочек в красных галстуках. Прошлое и настоящее слились, Женьке Крылову снова уютно шагалось в такт знакомой мелодии:

Пусть он землю сбережет родную,

А любовь Катюша сбережет…

Он уже знал: это спокойное чувство удовлетворения вызвала у него монолитность строя, локоть товарищей, прожитые вместе с ними трудные дни…

Лес поглощал солдатские колонны, окутывал тишиной. Здесь, среди старых елей, добровольцы провели немало дней и ночей, постигая основы лесного боя. Ходили по азимуту, определяли без компаса стороны света, перебегали от дерева к дереву, переползали через просеки, брали «языка»…

Этот лес преображался у них на глазах. Исчезало зимнее оцепенение, деревья стряхивали с себя снег, свежели красками, становились легкими, молодыми. Бархатная зелень покрывала лесные поляны, солнечные блики заплясали на потеплевшей земле.

Лежа где-нибудь на опушке, Женька Крылов слушал задумчивый лесной шум и уносился в мыслях далеко-далеко, откуда его возвращала назад команда Курочкина. Женька вставал, настоящее опять приковывало его к себе, он делал короткие перебежки, полз по-пластунски. Каждый день что-то повторялось и что-то узнавалось впервые, но каждый день был одинаково труден.

В казарму возвращались к обеду, одержимые единственным желанием — есть.

— Взво-од, стой! — тридцать шесть человек замирали на месте. Еще команда, прямоугольник людей разлетался в стороны, как рой мух. Женька спешил взять котелок. Пища, которую он ел, представлялась ему величайшим благом, ради которого стоило жить.

После обеда — короткий отдых и снова строй. Вечером Женька желал одного — спать. Поужинав, он засыпал. Когда раздавалась команда на вечернюю поверку, он с усилием открывал глаза. Потом следовала прогулка, а за нею наступало небытие — сон. Укладываясь на ночь, Женька пугался мысли, что скоро вставать. Сон мгновенно налетал на него, прерывая мысли и ощущения.

* * *

В конце апреля десантный батальон давал воинскую присягу. Произнося торжественные слова, Женька Крылов чувствовал волнующую ответственность перед собой и своими товарищами. С последним словом присяги он будто отсек себя от себя самого и окончательно отдал обновленное «я» тому, ради чего надел красноармейскую форму, — выполнению своего солдатского долга.

А первого мая состоялся батальонный смотр. На площадке около казарм, слушая праздничный приказ, застыли ротные прямоугольники.

Потом комбат майор Грунин и комиссар батальона старший политрук Миронов обошли строй. Издали комбат показался Женьке человеком мягким и простым, а комиссар жестким и строгим.

Когда они проходили мимо второй роты, Крылов почувствовал на себе взгляд комиссара, внимательный и мягкий, почти нежный. Комиссар уже не выглядел беспощадно строгим, и комбат больше не казался мягким и простым. За его кажущейся мягкостью таилась разумная воля, уверенность в себе и вера вот в эти роты, которые ему предстояло в кропотливом труде сделать батальоном и закалить в бою. Ради этого он досрочно выписался из госпиталя, и теперь он с удовлетворением наблюдал строй батальона.

Обойдя подразделения, комбат и комиссар поднялись в кузов грузовика:

— Батальон, слушай мою команду! — голос у комбата был чистый и сильный. — К торжественному маршу, поротно, с песней, дистанция на одного линейного, первая рота прямо, остальные напра-во!

Женька повернулся и смотрел, как шла первая рота, в которой родился самобытный гимн десантников, вскоре облетевший весь батальон:

Над нами небо синее и купол голубой —

За родину, за Сталин летим, летим мы в бой!

Мы немцев бьем без промаха,

Идем всегда вперед —

Воздушная, десантная

Нигде не пропадет!..

Двинулась и с присвистом пошла вторая рота:

И-э-эх, тачанка-ростовчанка,

Наша гордость и краса,

Пулеметная тачанка —

Все четыре колеса!..

А сзади уже начинала третья рота:

Пропеллер громче песню пой,

Неся распластанные крылья,

За вечный мир, на смертный бой

Летит стальная эскадрилья!..

Мощная сила коллектива товарищей увлекала Крылова, как поток, он сам был струйкой в этом потоке.

* * *

Первое мая. Голубое небо, теплое солнце и изумрудно-зеленая трава. Впервые за семь недель объявлен отдых — у добровольцев почти целый день свободного времени.

Женька разыскал Сашу среди ребят первого взвода. Они окружили рослого парня — красноармейца Седого, который подкидывал двухпудовую гирю и ловил ее на лету. Кто-то считал: «… шесть, семь…» Познакомившись с Седым, Женька едва не приревновал к нему Сашу. В этом мимолетном чувстве выразился один из последних отголосков его детства.

— На речку? — предложил Саша.

— Пошли.

Они поделились новостями из Покровки. Домой Женька писал раз в неделю. Письма получались однообразные: «Живу хорошо, питание нормальное, к службе привыкаю, не трудно…» Он советовал матери не беспокоиться о нем, Шуре — хорошо учиться, спрашивал у них о Косте, Паше и Мише, а мать уверяла его, что дома все благополучно, просила его беречь себя. Зато Шура подробно рассказывала о событиях в классе, о встречах со знакомыми, о погоде, о недалеких уже теперь летних каникулах, когда она поедет к бабушке в Узорово, передавала ему приветы…

Женька заметил в Саше, чего раньше не замечал: поразительное сходство с отцом, дядей Степаном. Саша всегда был похож на мать,