Дети луны - Борис Акунин

Но она не обиделась, а тоже улыбнулась. И встала.

– Мне пора. Надо еще намалевать рот до ушей.

Едва Люба ушла, снаружи донеслась заливистая трель свистка.Это был условный сигнал.

Никому не показалось странным, что после ночного инцидентаперед клубом учрежден полицейский пост. Усатый городовой при кобуре и с«селедкой» на боку важно прохаживался по тротуару, пуча глаза на диковинныхпосетителей ночного заведения. Служивый заметно прихрамывал, но и это былонеудивительно: в полицейских частях недавно прошла мобилизация на фронт, нетронули лишь пожилых и ограниченно годных. Очень уж Козловскому хотелось бытьпоближе к месту событий, а то со своей негнущейся ногой он вечно поспевал лишьк шапочному разбору…

План был таков.

Как только появится Шахова, негласно сопровождаемая филерамииз службы наружного наблюдения, двое парней Саранцева, что дежурят на тойстороне улицы, затевают ссору. Городовой, естественно, свистит, призываяскандалистов к порядку. Это знак для Романова: встречай гостью. Нужнопроследить, не встретится ли с кем-нибудь Шахова в вестибюле или коридоре…

– Вы? – обрадованно сказал Алексей, подгадавоказаться у дверей, как раз когда Алина здоровалась с Мефистофелем. –Хотел подышать воздухом, но теперь, пожалуй, останусь.

Барышня выглядела гораздо хуже, чем вчера ночью. Болезненнобледна, под глазами круги, да еще эти губы, выкрашенные в цвет сирени… Нет, невыкрашенные, понял Алексей, приблизившись.

– Не смотрите, – попросила она. – Я знаю, чтопохожа на труп.

– Как вы можете это говорить!

– Слава богу! – воскликнула она, потому что вновьпогас свет. – Не правда ли, я сразу похорошела? Дайте руку.

Он повел ее в зал, на красноватый свет настольных ламп.

Поцеловавшись с Селеном и кивнув остальным, Шахова села наместо Любы. Сумочку повесила.

Прапорщик устроился рядом. На правах кавалера положил рукуна спинку соседнего стула, совместив приятное с необходимым. Ладонь слегкакасалась острых лопаток хрупкой барышни, а локоть надежно прижимал ремешокридикюля.

Алина сидела беспокойно, разглагольствования Селена неслушала. По ее телу временами проходила дрожь.

Взялась за сумочку, и прапорщик сразу насторожился – ноШахова просто достала пахитоску.

– У меня нет огня… – Она беспомощно огляделась. Уих стола никто не курил. – Зажгите, пожалуйста, Алеша… Ничего, мне будеттолько приятно.

И сама сунула пахитоску ему в рот.

Польщенный этим знаком близости, он отошел к соседнемустолу, за которым тоже никто не курил, но, по крайней мере, там горела лампа.

– Одолжи адского огня, служитель Смерти, – легкосказал Романов сидевшему там Палачу.

Тот важно кивнул своей зачехленной башкой.

Снова зажглось капризное электричество. Наклонившись,прапорщик прикурил. Когда выпрямился и обернулся, чуть не выронил горящуюпахитоску.

Стул Алины был пуст! Барышня исчезла. Неужели она отослалаего нарочно?

Но ридикюль был на месте. В следующую секунду Романов увидели Шахову – она, как вчера, поднималась на сцену. Должно быть, ее опять поманиларука в алой перчатке.

Первым делом Алексей присел и, опершись о спинку пустогостула, ощупал сумочку. Фотопластина была на месте.

Инструкция предписывала оставаться здесь, что бы нипроисходило. Но упускать таинственного собеседника Шаховой прапорщик был ненамерен. Он придумал заранее, как поступит в этом случае.

– Вот рассеянная, – громко сказал Романов. –Сумочку забыла!

Снял ридикюль и быстро пошел к сцене – сегодня Алина неостановилась у края кулис, а скрылась за ними.

Мальдорор шутовским голосом продекламировал ему вслед песнювлюбленного Пьеро из блоковского «Балаганчика»:

Неверная! Где ты? Сквозь улицы сонные

Протянулась длинная цепь фонарей,

И, пара за парой, идут влюбленные,

Согретые светом любви своей!

Уже на сцене Алексей, заколебавшись, остановился. Что еслиникто Шахову не звал, а она отправилась за кулисы сама? И рядом с нею никогонет?

Догонит он ее, вручит ридикюль, она скажет «мерси» – и чтопотом? Плестись назад без сумочки? Если Алина отправилась на поиски человека валых перчатках, она наверняка захочет отделаться от лишнего свидетеля…

В кармане сцены сегодня было темно, зато портьера,отгораживавшая засценное пространство, багровела светом. Идти туда иливернуться за стол?

Вдруг из-за портьеры раздался сдавленный женский вскрик.

Скользнув в закулисье, Романов на цыпочках сделал несколькошагов и осторожно отодвинул тяжелую ткань.

Освещенная лампой площадка. Пианино с горящими в канделябрахсвечами. На нем недавно играли – крышка поднята. Сверху на инструменте стоитчерный лакированный череп, с которым вчера выступала исполнительница поэзы. Запианино белеет ширма. Чуть в стороне возвышаются две античные колонны – должнобыть, часть декорации для какого-нибудь номера. Остальная часть складскогопомещения, заставленная огромными ящиками, тонет во мраке.

Весь этот антураж прапорщик вчера уже видел, да и не было унего сейчас времени озираться по сторонам. За кулисами творилось нечтосовершенно возмутительное.

Плотный господин с холеной бородкой, в черном фраке и белойрубашке, держал Алину за горло рукой в алой перчатке. На манжете сверкалазолотая запонка. Верхняя часть лица у невежи была прикрыта бархатнойполумаской. В оскаленных зубах зажата сигара.

Это был он, вне всякого сомнения! Тот, кто вчера шептался сАлиной и потом курил в гардеробе.

– Каин, не надо! – пискнула Алина.

Вот, значит, кто это. Владелец кабаре, кокаиновый король,уругвайско-парагвайский подданный – дон Хулио Фомич собственной персоной.

Рядом, сложив на груди могучие руки, стоял Мефистофель и сухмылкой наблюдал за происходящим.

Бедняжка Алина лишь беспомощно взмахивала своими тонкимиручками, даже не пытаясь высвободиться.

– Я тебя по-хорошему предупреждал, сучка… – цедилчеловек в маске. Сигара покачивалась у него во рту.

От ярости у Романова потемнело в глазах. Единственное, начто у него хватило рассудка (очень уж крепко засел в голове приказгенерала), – это сунуть ридикюль за пазуху.

С криком «Скотина!» прапорщик выбежал из своего укрытия.Отодрал хама от барышни и от всей души, с размаху, влепил ему великолепнуюплюху – черно-белый отлетел к пианино и ударился об него спиной. Благородныйинструмент приветствовал акт возмездия торжествующим утробным гулом.