Дети луны - Борис Акунин

«Даже если Шаховой будет угрожать опасность?» – хотелспросить Алексей, но покосился на отца Алины и промолчал. Приказ былсформулирован яснее некуда.

Зал кабаре наполовину пуст. Еще рано, завсегдатаи толькособираются. За кулисами настраивают пианино. То и дело мигает свет – что-то нев порядке с электричеством, но это мерцание как нельзя лучше соответствуетгротескному интерьеру клуба. То сгустятся, то исчезнут тени. Бесчисленныекривые зеркала вспыхивают огнями, темнеют, снова оживают.

Сегодня Романов пришел задолго до Шаховой. Никуда она неденется, доведут от дома в наилучшем виде. А у прапорщика была своя задача –попробовать найти черно-белого человека в алых перчатках. Тот, вероятно, тожебудет высматривать желтую блузу, но «Армагеддон» сегодня в голубой. Правда,интересный незнакомец тоже мог переодеться…

Волновался Алексей гораздо сильнее, чем вчера. Второй разопозориться перед князем, перед Жуковским будет немыслимо. Лучше пулю в лоб!Нет, даже этого нельзя, а то скажут: у бедняги всегда были суицидальныенаклонности. Если уж умирать, то не от своей руки, а от немецкой. Но для этогоее, немецкую руку (предположительно в алой перчатке), еще предстояло отыскать.

Мефистофель приветствовал Романова у входа как старогознакомца. Поздоровались и некоторые из вчерашних.

«Кровосмеситель» крикнул:

– Привет, Трехглазый. Сбацаешь нам на фортепьяно?

«Палач» блеснул глазами через маску и кивнул.

«Беспутная» подошла и поцеловала.

Эпатисты приняли новичка в свою компанию. Это-то хорошо, но,сколько Романов ни приглядывался, алых перчаток ни на ком не увидел. У «Палача»были красные, но иного покроя – кожаные, с раструбами. Зато мужчин, одетых вчерное и белое, Алексей насчитал с полдюжины. Это еще без вчерашней команды«рентгенов», у любого из которых, как знать, могли иметься алые перчатки.Никого из них в кабаре пока не было.

Больше всего народу стояло вокруг центрального стола, гдеСелен рассказывал об ужасных событиях минувшей ночи. Его слушали с ахами иохами, барышни хватались за сердце.

Поэт был интригующе бледен. Даже фиолетовый синяк под глазомне портил его импозантного вида – наоборот, смотрелся очень живописно.

– …Одного из головорезов я поверг наземь приемом бокса,второму свернул челюсть, – услышал Романов, приблизившись. – Но что ямог один против восьмерых? Аспид струсил, убежал. Все меня бросили! –Укоризненный взгляд на сидевшую рядом Любу, которая безропотно принялаупрек. – Страшный удар обрушился на меня. Я лишился чувств и дальше ничегоне помню… Мерзавцы раздели меня донага.

– Всё так и было, – подтвердила Люба. –Хорошо, не зарезали, фармазонщики. Ужас что творится! На улицу не выйдешь.

Она улыбнулась Алексею как доброму приятелю и притянула отсоседнего стола пустой стул – настоящая барышня никогда бы этого не сделала.

– Привет! Садись!

Удивительная все-таки вещь естественность. Даже когда вокругодни ломаки, жеманники с жеманницами, в которых всё фальшь и претензия, так чточерез какое-то время начинает казаться, будто именно это и есть единственновозможный стиль поведения, – вдруг появится простой, естественный человек,и сразу видно: кто настоящий, а кто сделан из картона.

Прапорщику пришла в голову мысль переговорить с танцовщицей,которая наверняка хорошо знает и публику, и персонал клуба. Можно как-нибудьненароком навести разговор на алые перчатки…

Он сел и для начала спросил:

– Почему ты сегодня в таком наряде?

Она была в черном костюме с широкими белыми зигзагами нагруди, на голове шапочка, лицо густо напудрено, глаза подведены, на лбу сажейнарисованы изломанные брови.

– Я нынче Черный Арлекин из «Бала безразличных».Мелодекламации сегодня не будет. Селен в расстроенных чувствах, и Аспид непридет. Квартирная хозяйка позвонила, он ногу подвернул. Наверно, когда отбандитов драпал.

– Да ты что? – изобразил он удивление и вдругсообразил: вчера они были на «вы», а сегодня сразу, даже не заметив, перешли на«ты».

С Алиной произошло наоборот. Как странно. Отношения междулюдьми выстраиваются сами собой, словно текущая по земле вода, котораябезошибочно находит свою траекторию.

Электричество в очередной раз мигнуло и погасло совсем.

– Опять на станции что-то, – сказала из темнотыЛюба. – В последнее время все чаще. Война…

В разных углах зала появились неяркие огни – это официантыначали расставлять по столам керосиновые лампы.

– Сюда не надо, – сказал Селен, прервав рассказ,обраставший все новыми драматическими подробностями. – Тьма, изгоняющаясвет, – это прекрасно.

Чтоб тебя черт побрал, декадент хренов, с тревогой подумалРоманов. Придет Шахова – ридикюля не разглядишь.

Он огляделся. Зал весь состоял из островков слабого света,окруженных мраком. Романтично, но для дела очень нехорошо.

По счастью, через минуту электричество вспыхнуло вновь.

– Алину высматриваешь? – спросила Люба.

Он вздрогнул.

– С чего ты взяла?

– Влюбился, – грустно констатировала она.

Это обыкновенное слово прозвучало в эпатистской компаниикак-то очень наивно, по-детски. Здесь никто ни в кого не влюблялся. Здесьотравлялись ядом чувств, пылали любовным экстазом, самое меньшее – сгорали отстрасти.

Романов покосился на соседей – не слышат ли. Кажется,услышали…

– Пьеро влюблен, Пьеро влюбился! – продекламировалМальдорор.

– Что за чушь! – шепотом обругал Любу прапорщик.

– Не чушь. Такие, как ты, всегда влюбляются в таких,как она, – все так же печально, но уже тише сказала танцовщица.

– «Такие, как я»? Провинциалы в стильных столичныхбарышень?

– Нет. Сильные в слабых. Вам мерещится, что вы ихспасете. А им, может, спасаться и не хочется. Это во-первых.

– А во-вторых?

Из-под насмешливо изогнутых бровей Арлекина на него смотрелисовсем невеселые, полные сострадания глаза.

– А во-вторых, вас самих спасать надо. Но женщину,которая может это сделать, вы ни за что не полюбите…

Ужасно милая, подумал Алексей. Однако следовало держатьмарку. Мальдорор с любопытством вслушивался в тихий разговор и всё язвительнейухмылялся.

– Тебе не в кабаре выступать, а лекции читать вуниверситете. По психологии, – засмеялся Романов.