Дети луны - Борис Акунин

Ну, теперь далеко не убежите!

Он подбежал к двери, рванул за ручку, потом толкнул от себя– створка не подалась.

Тут Романов вспомнил, что металл лязгнул дважды. Проклятье!Значит, снаружи есть еще один засов, и беглецы успели его задвинуть…

Замычав от бессильной ярости, молодой человек приложилсялбом к холодному металлу.

Упустил… Ушли…

– Алеша! – послышался издалека слабыйголос. – Алеша, вы где? Что с вами?

Он обернулся.

Еще не все потеряно. Самое время потолковать с мадемуазельШаховой начистоту.

Пианино с открытой крышкой. Свет погас и больше незажигается, но горят свечи в канделябрах. Их пламя колышется, по огромной белойширме бегут тени, на лакированной поверхности черепа поблескивают искры.

Приглушенный шум зала. Гулкие шаги, приближающиеся изтемного чрева склада. Прерывистое дыхание девушки.

– Не бойтесь, Алина, это я! – громко сказалРоманов, понимая, как ей сейчас страшно. – Они сбежали. Здесь большеникого нет.

Когда он вышел из-за ширмы и на него упал отсвет свечногопламени, Алина, стоявшая на том же самом месте, бросилась навстречу и прижаласьк его груди. Ее сотрясала нервная дрожь, зубы дробно постукивали.

Осторожно обняв худенькие плечи, Алексей прошептал:

– Ну всё, всё. Я прогнал их. Они не вернутся.

Если он думал ее успокоить, то ошибся. Шахова затрепеталапуще прежнего.

– Что вы натворили?! – жалобно воскликнулаона. – Кто вас просил? Зачем вы вообще сюда явились?

– Я принес вашу сумочку. Вы забыли ее на стуле, –произнес он со значением.

– Скажите, какая галантность. – Она отодвинуласьот него, повесила ридикюль на плечо и уныло обронила: – Всё, конец… Теперь мнетолько в петлю. Он мне больше ничего не даст…

– Кто, Каин? Не даст морфия, вы хотите сказать?

Она безжизненно кивнула, всё сильнее дрожа.

– Мне плохо… Если б вы знали, как мне плохо…

– Почему он на вас накинулся?

– Я ему. Должна деньги. Много. Вчера обещала. Вернуть…Вам этого. Не понять. Я дитя Луны. А вы – Солнца…

Шахова роняла слова, делая паузы между ними не по смыслу, акак придется. Дыхание у нее было коротким и прерывистым.

– Да чего тут понимать? Привили вам зависимость отнаркотика, а теперь заставляют… – Слово «шпионить» он вслух не произнес.Очень уж она сейчас была несчастной. – Ничего, мы этот клубок распутаем. Авас вылечим. Я сумею вас защитить. Честное слово. Только прошу: расскажите мневсю правду.

Она подняла на него ввалившиеся, воспаленно блестевшие глазаи неожиданно улыбнулась. Пробормотала:

– И правда ведь защитит. Вон и пистолет у него. Где вытолько раньше были, Ланселот Озерный?

У него запершило в горле. Смотреть на нее смотрел, аговорить не решался.

– Не смотри на меня так, Трехглазка, – тихосказала она. Подняла руку, закрыла ему один глаз, потом второй. – Спиглазок, спи другой. А про третий-то и забыла…

Погладила по нарисованному оку. Отвела со лба прядь волос –мушкетерская шляпа слетела с Алешиной головы во время драки.

Пальцы у нее сегодня были до того горячие, что их прикосновенияказались ему обжигающими.

Они стояли лицом друг к другу перед раскрытым пианино. Рядомне было ни души, лишь черный череп пялился на Романова своими пустымиглазницами.

Ужасная усталость накатила на прапорщика. Больше не было силпритворяться, ходить вокруг да около. Наступило время для настоящего,искреннего разговора.

Он пробежал рукой по клавишам. Пальцы сами, словно задаваябеседе тон, рассыпали в тишине несколько хрустальных нот.

Эти нежные, неуверенные, чистые звуки сделали всякую ложьокончательно невозможной.

– Вы давеча сказали, что я светлый и ясный… Так вот, яне светлый. И не ясный…

Алина тоже тронула клавишу – вышло нечто ласковое и немноголукавое.

– Ну да, вы же Армагеддон, отъявленный эпатист.

– Я не эпатист. Я сотрудник контрразведки.

Она отдернула руку, задев клавиатуру уже ненарочно. Звукполучился смазанным, нервным.

– Что?!

– Я всё про вас знаю. Дайте сумочку.

Он вынул из-за подкладки завернутый в бумагу квадратик ипомахал им у девушки перед носом.

– Не нужно запираться. Лучше рассказать правду.

Ее лицо изменилось – как будто окуталось туманом.

– …Сон… Всё сон… – прошептала она.

– Никакой не сон, а обыкновенный шпионаж! Этот ваш Каин– агент германской разведки. Вы фотографируете документы, а они потомоказываются у немцев! Проснитесь, Алина! Придите в себя! Это не шутки, этогосударственная измена!

Ему очень хотелось взять ее за плечи и как следует потрясти,чтобы вывести из сомнамбулической отрешенности, но нельзя было распускать руки,уподобляться гнусному Каину.

Посмотреть издали – ширма как ширма. Японская, из рисовойбумаги. Белый фон, на нем серебряные хризантемы. Но вблизи видно, что ширма ненастоящая, а бутафорская, вроде валяющейся на полу коринфской колонны.Во-первых, эта трехстворчатая перегородка слишком велика, гораздо шире и вышепианино. Во-вторых, цветы намалеваны без восточного изящества, смотреть на нихнужно из зала.

Со стороны открытой площадки, освещенной свечами, ширмакажется непроницаемым светлым задником, за которым – густая тьма. Если жерасположиться по ту сторону хризантем, вид получается совсем иной. На беломэкране разворачивается театр теней: черный прямоугольник пианино окружентеплым, слегка покачивающимся сиянием; над верхней кромкой контур двух голов –одна в шляпке с ниспадающими на плечи волосами, вторая коротко стрижена.

Именно оттуда, из темноты, затаившись между большимиящиками, к разговору прислушивался человек. Лиц собеседников он не видел – лишьчуть размытые силуэты, но не пропускал ни единого слова.

Когда мужской голос сказал про «обыкновенный шпионаж»,неизвестный поднял правую руку, для лучшего прицела подхватил пистолет левой инавел мушку на тот кружок, что покруглее – без головного убора. Расстояние домишени было плевое, шагов десять. Но стрелять подслушивающий не спешил.

– Что вы мне суете? – вяло спросиладевушка. – Зачем?