Принц Николас - Эмма Чейз

Оливия захлебывается вином.

Промокнув губы салфеткой, она смотрит на меня так, будто раскусила.

– Таким образом… ты даешь понять… что любишь ее. – Затем добавляет, когда я сардонически на нее поглядываю: – Я думаю, что, когда речь заходит о семье, мы оскорбляем только тех, кого по-настоящему любим.

– Согласен, – шепчу я, наклонившись к ней. – Но это должно остаться между нами, иначе Ее Величество не даст мне об этом забыть.

Она сжимает мою руку.

– Я сохраню твой секрет.

Приносят основное блюдо – лосося под аппетитным соусом ярко-оранжевого и зеленого цветов с вычурными завитушками и замысловатым сооружением из фиолетовой капусты и лимонной цедры.

– Как красиво! – выдыхает Оливия. – Такую красоту жалко есть.

Я ухмыляюсь.

– Люблю пробовать что-то красивое.

Держу пари, ее киска восхитительна.

На протяжении ужина беседа протекает так же легко, как и дегустация вина. Мы говорили обо всем и ни о чем конкретно: моей учебе в университете, моих обязанностях, когда я не на публике, закулисных деталях бизнеса и ее жизни в городе.

– Каждую неделю моя мама давала мне три доллара мелочью, – рассказывает Оливия, витая в воспоминаниях. – Она так делала, потому что, проходя мимо бездомных, я всегда давала им деньги. Я пыталась помочь всем вокруг. Тогда я не знала, что двадцать пять центов – это катастрофически мало, но делала это от чистого сердца. А если с бездомным рядом был питомец, печальная кошка или собака, то я хотела помочь им больше, поэтому давала два или три четвертака. Уже тогда я понимала, что люди могут быть отвратительными, в отличие от животных.

Когда подают десерт – глазированное воздушное пирожное на подушке из заварного крема с карамельным соусом, – разговор переходит на братьев и сестер.

– …и мой отец положил деньги с маминой страховки на трастовый фонд. Их можно потратить только на образование, что хорошо, иначе они бы давно закончились.

Как и многие ньюйоркцы, Оливия – оживленный рассказчик, чьи руки находятся в вечном движении.

– Нам хватит на оплату семестра Элли в Нью-Йоркском университете. Со вторым я разберусь, как придет время. Она хочет жить в общежитии, чтобы получить «настоящий студенческий опыт», но я за нее волнуюсь. Понимаешь, я думаю, что она сможет спасти мир: придумать лекарство от рака или изобрести что-то круче интернета. Что она не может, так это вспомнить, куда положила ключи от дома или что время от времени нужно проверять баланс чековой книжки. И она очень доверчивая. Интернет-мошенники наживаются на людях вроде моей сестры.

Я наклоняюсь вперед и киваю.

– Я тебя понимаю. Мой брат, Генри, обладает огромным потенциалом, но с радостью его разбазаривает. После того видео, о котором ты упоминала, пресса нарекла его мальчиком, который так и не научился ходить. Который ничего не достигнет. И вот теперь он изо всех сил пытается исполнить это пророчество.

Оливия поднимает бокал.

– За младших братьев и сестер, с которыми невозможно жить и которых нельзя выгнать.

Поднимаем наши бокалы и выпиваем.

* * *

Коварный паук предложил восхитительной мухе вернуться в его гостиничный номер. И она согласилась.

Поездка на лифте проходит в тишине. Джеймс и Логан стоят спереди, а Оливия рядом со мной, украдкой на меня поглядывая. Двери открываются в фойе пентхауса и отельный дворецкий – по-моему, его зовут Дэвид – забирает наши пальто.

– Спасибо, – улыбается ему Оливия, на что Дэвид молчаливо кивает.

В гостиной я не отрываю от нее глаз, чтобы не пропустить ее реакцию на убранство номера. Ее ресницы дрожат, когда она смотрит на огромную хрустальную люстру ручной работы. Уголки ее губ приподнимаются в изумлении от вида мебели и мраморных полов – своеобразного признака роскоши. А повернувшись к окнам от пола до потолка, Оливия охает на захватывающую панораму освещенного сумеречного города.

И, словно молния, меня пронзает похоть.

Оливия подбегает к окну. Она, мать вашу, прекрасна: бледные оголенные руки и длинные, струящиеся черные локоны, которые практически достигают ее упругой попки. Мне нравится видеть ее здесь, в моей комнате, среди моих вещей.

Будь она без платья, мне бы понравилось это еще больше.

– Мы можем выйти наружу? – спрашивает Оливия.

Я киваю и открываю дверь на огромный каменный балкон. Когда она выходит, я следую за ней. Сегодня значительно теплее, поэтому, само собой, снег растаял. Взгляд Оливии скользит от горшков с вечнозелеными растениями, которые выглядят ярким пятном среди бежевой мебели, к светящимся фонарям в углах балкона, которые отбрасывают теплый оранжевый свет.

– Так это и есть твой тюремный двор? – дразнится она.

– Верно. Меня выпускают сюда подышать свежим воздухом и потренироваться, но только если я хорошо себя веду.

– Не так уж плохо.

Я пожимаю плечами.

– Ну да, сойдет.

Мы идем бок о бок вдоль края стены, держась за руки. Мне вспоминается мое первое светское мероприятие: я был так же взволнован и перевозбужден, боясь облажаться.

– Скажи, каково это, – тихо спрашивает она, – иметь все и знать, чем будешь заниматься всю оставшуюся жизнь?

– У тебя своя кофейня. Мы не так уж сильно отличаемся.

– Ага, только управлять кофейней мне пришлось из-за семьи, а не потому, что я сама захотела.

Я фыркаю.

– Как и я.

Она что-то обдумывает, а потом просто спрашивает:

– Но ты хоть рад? Как Симба из «Короля льва» с этим «я не могу дождаться, когда стану королем»?

– Симба был дураком. – Я качаю головой, после чего убираю волосы, упавшие на лоб. – Если учесть, что я могу стать королем, только когда моя бабушка умрет, то «рад» – не совсем подходящее слово. – Тут я решаю перейти в режим интервью. – Могу сказать, что я с нетерпением ожидаю момента, когда смогу исполнить свое право по рождению и править Весско с честью, достоинством и милосердием.

Оливия пялится меня, потянув за руку. Она изучает мое лицо, кривя губы.

– Чушь собачья.

– Что?

– Абсолютная ерунда. «Честь, достоинство и милосердие», – подражает она мне с акцентом. – Слова красивые, вот только они ничего не значат. Что ты чувствуешь на самом деле?

Каково мне на самом деле?

Я словно олененок, который впервые встает на ноги: все шатко и незнакомо. Никого никогда не волновало, что мой ответ заготовлен заранее. Никто не спрашивал меня настолько заинтересованно. Искренне.

Даже не могу сказать, волновал ли этот вопрос кого-либо до этого момента.