Ингвар и Ольха - Юрий Никитин

Еще не поняв, что случилось, она чудом поймала повод иударила коня в бока. Тот зарычал как зверь и рванулся вперед. Она пронесласьмимо раненого, голова дулеба была рассечена, вырвалась на простор дороги, закоторой блистал рассвет…

– Стой!

Ее будто ударили по лицу хлыстом. Она сразу узналаненавистный говор руса, хотя еще не поняла, кому принадлежит. У всех русовголоса сильные и вызывающе властные. Конь рванулся еще быстрее, завизжал отярости, а затем будто налетел на скалу. Ольху мотнуло в седле, снова чудомудержалась, но выронила поводья. Конь бросил задом, затем взвился на дыбы,яростно забил в воздухе копытами. Ольха ощутила, что отделилась от седла.

Сильные руки подхватили у самой земли. Она увидела смеющеесялицо руса, который всегда был близ Ингвара. Он поставил ее на ноги,раскрасневшийся, запыхавшийся.

– Ну вы и неслись! Я уж, грешным делом, боялся, чтопроскочите!

Ольха оглянулась, упавшее сердце замерло вовсе. Еще двоевышли из зарослей, деловито добили раненых, шарили в их сумках и одежде,снимали ножи, браслеты. Они устроили засаду на повороте, поняла Ольха, когдалюбой конник замедляет скачку. Двое ударили почти в упор дротиками, а один дажезатаился на ветке, под которой она с дулебами пронеслась так опрометчиво. И гдедулеб буквально сам ударился лбом о подставленный топор.

– С тобой всего трое? – допытывался рус. – Анам сказали, что поедут пятеро. Мы б тогда вовсе одного послали. Я бы сампошел, пусть остальные отсыпаются.

Это было явное хвастовство. Как ни сильны русы, подумала онас бессильной яростью, только внезапность помогла победить так легко. Но молодойдружинник ликовал, раздвигал плечи, выпячивал грудь, и Ольха опустила голову,сказала безнадежно:

– Да, я вижу… от Ингвара не уйдешь.

– Вот-вот! – подтвердил он довольно.

– Ладно уж… А что теперь?

– Теперь дождемся Ингвара, – объяснил онсловоохотливо. Огляделся. – Да прямо здесь! Ну, только в сторонке оттрупов. А то мухи, мыши набегут.

С поляны, которую он выбрал для отдыха, хорошо была виднадорога. Когда поедет Ингвар с оставшимися дружинниками, только слепой незаметит. Двое других, Боян и Окунь, привели коней, расседлали и пустилипастись. Ольха с горечью подумала о павших дулебах. Их трупы даже не оттащили сдороги.

Все трое развели костер. Солнце только-только окрасилодалекий виднокрай, воздух оставался холодным, как лезвие меча. По рукам пошелбурдюк с медовухой, прямо на траву выкладывались ломти хлеба и сыра. В сумке удулебов нашелся огромный кус мяса, две жареные утки, крупный гусь, и дружинникисовсем повеселели. Даже пожелали, чтобы боги взяли дулебов на поля ВечнойОхоты.

Ольха украдкой всматривалась в лица пленивших ее людей. Всеравно в них нет злости, а на нее посматривают даже с сочувствием. Как накрасивого теленка, подумала она со злостью, которого пришла пора резать намясо.

Тот самый рус, молодой и самый веселый, она часто слышалаего смех и шуточки, принес ей бурдюк с хмельным медом.

– Хочешь хлебнуть?

– Нет, – ответила она едва слышно.

– Меня зовут Павка, – сказал он жизнерадостно,ничуть не смутившись. – Если по-вашему, по-славянски, то Мизгирь. Можешьзвать меня и так, мне все равно. Уже все русы говорят и по-вашему, а дети нашии вовсе полянский язык родным сочтут… Это отец мой вашу речь не выучит, годы нете. Хоть сюда еще раньше меня пришел. Еще с Аскольдом.

– А как зовут твоего отца? – поинтересовалась онатем же замирающим голосом.

– Корчага, – ответил он довольный, что пленница неотказывается от общения.

– Хорошее имя, – признала она равнодушно. –Древлянское. У нас тоже каждый десятый либо Корчагин, либо Корчной, а то ивовсе Корчевский или Корчевич. Все пошли от Корча или Корчаги, что забрел в нашлес лет сто тому.

Павка обрадовался:

– Вот здорово! А наш прадед тоже пришел на остров летсто назад. Может быть, родные братья? Княгиня, только свистни, я всегдасородичам в помощь!

Его позвали к костру. Он подмигнул Ольхе, убежал. Ольхасидела, прислонившись к дереву, жалкая, понурившаяся. Павка быстро отхлебнулпару раз, на Ольху и оттуда посматривал с сочувствием. Наконец снова оказалсявозле, предложил жизнерадостно:

– Золотоволоска, не плачь… Хошь, я покажу тебе своегострашилку?

Ольха на этот раз огрызнулась:

– Пошел прочь, дурак.

Снова застыла в своем безнадежном горе. Павка сходил ксвоим, принес ей утиную лапку, зажаренную в ароматных листьях, разогретую надкостром. Ольха отказалась. Павка сказал просяще:

– Ты такая печальная… Давай я все-таки покажу тебесвоего страшилку?

– Сгинь, – отрезала она.

Павка в самом деле сгинул к бурдюку, чьи бока усилиями Боянаи Окуня заметно опали, как у отелившейся коровы. Друзья что-то сипло пели насвоем языке. Ольха слышала только протяжный сильный рев, от которого мурашкибежали по коже. Русы песню ревели тоскливую, словно жизнь у них была совсемсобачья.

Солнце окрасило верхушки деревьев, когда Павка подошелснова. Вид был веселый.

– Сейчас подъедет Ингвар с остальными сонными курами.Да ты не убивайся уж так… Эх, ты как хошь, а я все-таки покажу тебе своегострашилку!

Ольха взорвалась от ярости и унижения:

– Если ты… если осмелишься… если только начнешьспускать портки, то я… я тебя разорву!

Челюсть Павки отвисла. Выпученными глазами смотрел надревлянскую княгиню, потом вдруг его румяное лицо залила густая краска. Онпролепетал смущенно:

– Боги… Что ты подумала?

Ольха сама растерялась, очень уж у руса вид был необычный.Павка торопливо шарил в карманах портков, суетился, приговаривал что-тонегодующе, наконец выудил нечто зеленое, как молодая лягушка, бросил ей, будтобоялся даже прикоснуться к ее руке.

В ее ладонях оказалась вырезанная из камня фигурка. Ольха немогла удержаться от улыбки. Зеленый камень, невиданный в ее краях, позволилпередать мельчайшие морщинки, а резал страшилку волхв-умелец долго и любовно.Человек это был или мелкий бог, но был он настолько ужасен, с такой широкойпастью, где можно пересчитать все зубы, достаточно острые, Ольха щупалапальцем, она ощутила отвращение, восторг и жалость одновременно.

– Кто это? – спросила она с неловкостью, неподнимая глаз.

Павка тоже не смотрел ей в лицо, все еще смущенный, а голосбыл нарочито небрежным:

– Мы его кличем страшилкой. Откуда-то из дальних странзавезли в Царьград. Ну а ромеев пограбили всласть, когда ходили мы походами вдалекие края, у берега Эвксинского бросали якоря… Может, это ихний бог, аможет, кто соседа изобразил.