Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

слово указывает на нечто, прежде бывшее сокровенным, но открывшееся всем? И если мы превратим тайну Матери-Тьмы в набор банальных истин, Урусандер сможет встать рядом с ней как равный.

Отсеки себя от меня, Матерь-Тьма, и увидишь, как я тебя принижу. Естественно, ради блага всех нас. Ради блага Куральда Галейна».

В Цитадели у Синтары было мало времени для размышлений. Но теперь она начала понимать, что обладает многочисленными преимуществами. Встав с кресла, она внимательно его осмотрела.

«Матерь-Тьма восседает на Троне Ночи. Мы должны на это ответить».

Ренарр вышла на узкий балкон Старой башни, откуда были видны внутренний двор и суетящиеся там фигуры, а еще дальше – селение, окруженное рядами белых шатров.

Над Нерет-Сорром висела густая пелена дыма и пыли. Перемены, которые произошли с родным селением Ренарр, далеко не ограничивались теми подробностями, которые она могла наблюдать с высоты. Несмотря на все толпы и шатры, оно казалось маленьким, полным мелочных амбиций и пустого самодовольства. Девушка помнила его улицы и переулки, сгорбленные домишки и тесные лавки и теперь со странной завистью взирала на крошечные силуэты, перемещавшиеся там, где когда-то ходила она сама.

Скромная жизнь означала, что многие несбыточные грезы оказывались отброшенными прочь или грубо растоптанными. Существовал лишь узкий горизонт того, что было возможно и что могло быть достигнуто, но от этого становились ярче и светлее даже небольшие поводы для радости: супружеская любовь, подаренное миру дитя, умело сработанное руками ремесленника изделие. Радость крылась в изящных складках нового платья, в красоте новых сапог или мокасин, в искусно уложенной прическе, дополняющей безупречные черты лица и крепкое здоровье, или в румянах, позволявших создать иллюзию того же самого.

Ренарр помнила собственные мелкие восторги, как помнит их тот, кто перерос свои детские игрушки; и точно так же как смотрит на эти игрушки повзрослевший ребенок, девушка с новым чувством невыразимой печали взирала на то, что осталось позади, в то время как впереди ее ждало безрадостное и унылое будущее.

Все эти теперь поселившиеся в душе мысли казались чересчур сложными для мира, который Ренарр прежде знала, слишком удручающими для той юной женщины, которой она прежде была. Та женщина одарила любовью мужчину, способного на любые чувства, от смеха до слез, почти по-детски бросавшегося из одной крайности в другую, того, у кого раны быстро заживали, а в глазах в одно мгновение вновь вспыхивало тепло. Он боялся показаться смешным и порой впадал в ослепляющую ярость, а потом рыдал из-за того, что не раздумывая пустил в ход кулаки.

Все это не имело значения. Синяки проходили, и ссадины заживали, невинность могла исцелить былые раны, словно бы покрыв их коростой, а если при этом и страдала красота, то лишь временно. Но будущая жизнь порой исчезала на глазах. Возможности умирали на корню, и вскоре все блистательные обещания увядали и теряли цвет, а затем их уносило ветром прочь. Впереди ждали мертвые деревья и мертвая трава, мертвая река в равнодушном свете, а рядом с ней призрак, которому нечего было сказать.

Таковы были дары ее нового места в этом новом мире. Удочеренная повелителем Урусандером, который мучился чувством вины, Ренарр попала в башню, поднявшись выше, чем когда-либо прежде, выше всех своих грез, пока те не оказались у ее ног, подобно забытым игрушкам. Девушка мысленно представляла, как спускается по лестнице, идет по холодным каменным коридорам, выходит в окутанный пылью двор, а затем за ворота и дальше, шаг за шагом, направляется в то селение, которое она когда-то знала. Ренарр видела смотревших ей вслед старух, которые перешептывались друг с другом. Она видела новые догадки, сквозившие в глазах мужчин, и любопытство детей, считавших, что им больше нельзя громко приветствовать ее. Она видела выражения лиц жен и матерей, вспоминавших собственное прошлое, когда все еще было возможно, и по ночам крепко обнимавших своих мужей, но не из любви, а чтобы найти в их объятиях утешение от потерь, которые теперь занимали их мысли.

Ренарр представляла, как заходит в таверны, где в воздухе висит громкий смех, а если он отчасти и казался вынужденным, то вполне можно было это простить и побыстрее забыть. К ней поворачивались бы раскрасневшиеся лица, накрашенные глаза оценивали бы ее, пока она шла сквозь толпу, а вскоре к ней прижался бы пахнущий элем мужчина, и она сама в ответ прильнула бы к незнакомцу, улыбаясь его неуклюжим шуткам и замечая старательно скрываемое желание. Вскоре в ее воображении он обратился бы к хозяину таверны и снял комнату, а старый Грениц кивнул бы, мрачно сверкнув глазами, и протянул бы жирную руку за деньгами. Во мраке блеснули бы монеты, и мгновение спустя мужчина повел бы ее в задние комнаты, но тут появилась бы какая-то женщина со словами: «Не забывай, мы в доле». А Ренарр кивнула бы, и обе женщины на мгновение посмотрели бы друг другу в глаза, в полной мере понимая суть этого нового, общего для них мира.

Миры наслаждений и отчаяния переплетались среди мертвых корней. Именно туда уводило ее воображение, холодное и стремительное, будто горный поток, рисуя подробности, о которых девушка ничего не знала.

К ней подошла ведьма Хейл и, встав рядом, сообщила:

– Он отошел.

Ренарр кивнула, но лишь потому, что проигнорировать старуху было бы невежливо. Сама она уже какое-то время назад поняла, что ее отец мертв, когда посмотрела в его глаза и не увидела в них никаких чувств, а Гуррен лишь отстраненно разглядывал дочь, будто запоминая подробности. И тогда она осознала, что именно так приходит к умирающим смерть: изнутри, и именно так ее воспринимают живые: снаружи.

Облачившись в новые богатые одежды, которые подарил ей мучимый чувством вины немолодой мужчина, Ренарр сказала:

– Пойду в селение.

Выйдя из казарм, где она развлекалась с полудюжиной немолодых сержантов до того, как услышала колокол, лейтенант Серап направилась к главному входу в крепость. Она увидела, что вернулся сержант Йельд. Его окружала целая толпа, но он поднял руки, будто пытаясь таким образом противостоять натиску вопросов. Несколько мгновений назад в здание вбежал Харадегар, чтобы прозвонить в колокол, возвещавший о скором возвращении Урусандера в крепость. Затем кастелян поспешно направился в Зал Кампаний.

Из ворот появились еще два всадника, и Серап увидела Шаренас Анхаду и Кагамандру Туласа. Они галопом проехали через двор, прокладывая путь среди толпящихся солдат, конюхов и слуг, и остановились возле Йельда, который к тому времени уже вырвался из окружения и, устало вытянувшись в струнку, отдал честь Шаренас.

Серап подошла