Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

на коленях, спиной друг к другу, каждый лицом к двери, через которую ему хотелось бы уйти, но вас связывают узы воли и гордости. Фарор не поддастся твоему постыдному предложению, поскольку оно лишь подтверждает, что ты ничего не стоишь: с подобным выбором женщина обычно сталкивается лишь после многих тоскливых лет, проведенных в объятиях бесчувственного супруга. Любовь на стороне означает отчаянный поиск того, что мало кто отважится назвать по имени. И, предлагая Фарор подобное в качестве свадебного дара, ты ранишь этим свою невесту до глубины души.

– Но ведь во мне говорит жалость! Фарор молода и заслуживает такого мужчину, каким когда-то был я сам, а вовсе не сломленного старика, который годится ей в отцы! Я слишком слаб, чтобы вынести бремя всей той лжи, без которой этот союз невозможен!

Шаренас покачала головой:

– Подобная разница в возрасте породила множество прекрасных союзов.

– Это глупо и жестоко.

– Ты говоришь о молодости Фарор так, будто это в чем-то ее принижает. Не слишком ли ты высокомерен, Кагамандра?

– Если общие годы не связывают две души…

– Вас свяжут будущие годы. Но мы наконец подходим к сути. Ты отказываешься от прав на жену, поскольку тобой движет страх вновь ощутить былые чувства. Это вовсе не жертва, но потакание своим слабостям. Каждая рана подобна для тебя трофею, ты носишь страдания, словно сверкающие регалии. Но они давно уже поистерлись, и если не жена снимет с тебя эти лохмотья, то кто же тогда? Послушай меня, Кагамандра. Если ты не видишь смелости в каждой женщине, на которую падает твой взгляд, то ты слеп и, хуже того, презираешь достоинство женщины, которую потерял много лет назад. Иди к Фарор Хенд. По крайней мере в этом инстинкты тебя не обманывают. Посмотри ей в глаза, и сам увидишь: она не дрогнет.

Взглянув на своего спутника, Шаренас ощутила внезапный страх – настолько он побледнел. Ей вдруг стало жаль его.

– Прости меня. Я перешла все рамки приличия. Прокляни меня, и я уйду без малейших возражений. Таков уж мой изъян, который лишает меня малейшей надежды на любовь. Пойми, Кагамандра, что жизнь моя столь же одинока, как и твоя, и за каждым моим советом кроется с трудом скрываемая горечь.

Он долго молчал, а затем взял поводья.

– В таком случае неудивительно, Шаренас Анхаду, что мы настолько подружились. Мы отважно штурмуем вершину лишь затем, чтобы оказаться до бесчувствия избитыми истиной. Ветер и трава насмехаются над нашей самоуверенностью, а небеса холодно на нас взирают. Знай я тебя раньше, я бы отверг все иные предложения.

У Шаренас перехватило дыхание, и она почувствовала, как ее обдало жаром.

– Я содрала бы с тебя шкуру.

– И сделала бы из нее неплохой трофей.

– Который носила бы с гордостью, – прошептала она, глядя ему в глаза.

Из-за плотных туч вдруг выглянуло солнце, и худощавое лицо Кагамандры словно бы разом избавилось от бремени прожитых лет. Перед Шаренас предстал привлекательный молодой мужчина, которого когда-то искренне любила женщина, мужчина довоенных времен, которого жестокость и предательство еще не лишили всего того ценного, что он имел. Мгновение спустя видение исчезло, и он отвел взгляд:

– Не будем больше об этом, Шаренас Анхаду.

– Да, пожалуй, – ответила она, но слова эти показались ей подобными воде, стекающей по трещинам в камне.

– Утром я уеду. Как высокородный, я должен оставить ряды легиона.

– Именно таких солдат, как ты и Илгаст Ренд, больше всего ценит повелитель Урусандер, Кагамандра. Вы подобны мосту над пропастью, и именно в вас он видит путь к компромиссу.

– Думаешь, Урусандер меня не отпустит?

– Полагаю, что да. И все же, если ты уедешь сейчас, с наступлением темноты, я сообщу об этом командиру только завтра утром. Если он в гневе сочтет разумным отправить за тобой погоню, я скажу ему, что ты отправился в Харканас.

– Почему бы тебе не уехать вместе со мной, Шаренас?

– Нельзя. Если слишком многие предусмотрительные советники вдруг покинут Урусандера, это ранит его, и любая неосторожность может открыть дорогу сторонникам Хунна Раала.

– Вряд ли Урусандер станет слушать глупцов.

– Он стар, Кагамандра. Не телом, но духом. Мы каждый день видим, как Урусандера, подобно приступам болезни, мучает нерешительность и он снова и снова выходит из штабного шатра – который сам по себе лишь повод произвести впечатление, и к тому же опасный, поскольку командир отдал свою крепость той белокожей ведьме, – так вот, он выходит наружу и долго смотрит на знамя легиона. – Шаренас помедлила. – Не знаю, какие мысли владеют им в такие мгновения, но это в любом случае тревожит меня.

– Похоже, – заметил Кагамандра, – Урусандер высоко ценит Серап.

– Да. Она по-прежнему наименее неприятная из всех шлюх Хунна Раала. Но легко забыть о том, что Серап близка с Хунном Раалом по той простой причине, что сама она тоже происходит из рода Иссгинов.

– Богатство для легиона и возвращение их владений? – проворчал Кагамандра. – Да, я понимаю, как переплелись теперь оба этих желания.

– Многие амбиции имеют общие корни, – кивнула Шаренас, кладя ему на плечо руку, согретую теплом лошади. – Дай Фарор то, что осмелился дать сегодня мне, друг мой, и увидишь, как она ответит.

– Хорошо. – Он тоже кивнул, не встречаясь с ней взглядом.

Шаренас опустила руку и, посмотрев за ряды шатров, приподнялась в стременах:

– Видишь того всадника и знамя, которое он несет? Это сержант Йельд. Наконец-то мы хоть что-то узнаем о событиях в Харканасе.

– Я давно хочу о них услышать, – произнес Кагамандра.

– Не позволяй дурным известиям поколебать твою решимость, – предупредила Шаренас. – Будь верен себе, Кагамандра, и исполни свой долг перед женщиной, которая станет твоей женой.

– Как скажешь, – вздохнул он.

Они начали медленно спускаться по склону холма, давая лошадям время размяться после долгого стояния на вершине. Вокруг кружили клочья соломы с убранных полей, и высоко в воздухе висела пыль, будто не желая опускаться на землю.

Старые кресла в Сокровищнице напоминали троны, но лишь одно из них было целым. Остальные превратились в задвинутую в угол груду рухляди, и Синтара порой задавалась вопросом: кто же это, интересно, так над ними поизмывался? У нее вошло в привычку сидеть в единственном оставшемся кресле, прижимаясь затылком к оленьей шкуре на подголовнике. Стены в Сокровищнице были забиты полками со свитками и томами, а спертый воздух в помещении пах плесенью и пылью. Слуги по ее приказу принесли больше свечей, и свет теперь заполнял все свободное пространство, отгоняя прочь тени и мрак. Желтое сияние свечей окрашивало выбеленную кожу лежавших на подлокотниках кресла