Цена дара - Дилара Маратовна Александрова

Этот парень был из тех, кто обычно не задумывается о причинах и следствиях. Зато умеет радоваться тому, что дают. Знаю, встречал таких среди своих фанатов. Один автограф — и слезы из глаз. Одна фотография — истерика. Посещение больного фаната в больнице — тебя боготворят, и на время ты снова человек, а не клоун. «Мой кумир», «отзывчивый», «самый лучший». О том, что я не имел права поступить как-то иначе им из-за контракта, дабы не испортить сценический образ, они даже не задумывались. Мара бесцельно радовался конфете, или ровному асфальту, или, быть может, приятной прогулке на свежем воздухе. Он уже стер половину подошв, очищая их от грязи, и теперь довольно тянул улыбку, радуясь, что не счистил собственные пятки.

Виктор наслаждался бризом, удовлетворённо прикрыв глаза. Он уже снял каску, подставив ветру вспотевшие русые волосы. Руки упёрлись кулаками в бока. Впрочем, я тоже получал удовольствие. Приятно было немного остыть после влажной, ядовитой духоты.

— Вот этим человек и отличается от машины, — процедил сквозь зубы Якоб. — Варвару не нужно думать о чувствах другого существа, он просто берет оружие и идёт убивать. А знаете, почему так получается? Потому что человек — тупой. Полет мысли, обработка тысяч терабайт с секунду — разве это про него? Нет. На это способны только машины. Спросите себя, кто в таком случае больше достоин жить?

— Эх, хорошо! — Виктор потянулся, когда нас обдало резким порывом ветра. На фоне влажной духоты он казался ледяным. — Красиво тут. Мне всегда нравилась Ингрид, хоть она и совсем обмелела после удара. Раньше она была широкой, вон оттуда и до сюда. Глаз иногда не хватало, а зелень… все здесь было в зелени. Сейчас, конечно, совсем не так. Но река отлично отражает небо — этот зеркальный блеск я ни с чем не спутаю. Особенно в сумерки. Его не взяло ни время, ни удары. Будто сплавили свинец и пустили по руслу. Якоб, чем чесать своим языком, лучше подойди сюда — посмотри, какой открывается вид.

Отделившись от нас, Якоб поравнялся с комбатом и уронил взгляд вниз — на серое на сером. Понятия не имел, что Виктору понравилось в этой унылой картине. Но говорил он так, будто знал эти места очень давно. Может быть, вырос здесь?

— Не вижу ничего особенного, — пожал плечми Якоб, — Вялая речка, одни и те же деревья… смертельная скука.

Отступив на несколько шагов назад, Виктор отстегнул от пояса оружие, вскинул руку и выстрелил Якобу в затылок. Над серыми водами пролетело резкое эхо. Увязнув в ватной влажности воздуха, оно тут же стало глуше, а через мгновение поглотило само себя. Алые кляксы вылетели вместе с пулей, попытавшись запачкать плохую картину неумелого художника. Якоб осел плавно, будто боялся удариться при падении. Пятен на картине так и не осталось.

— Кто-нибудь ещё считает, что жизнь этих железяк дороже человеческой? — спокойно спросил Виктор.

В оглохшем безмолвии я подошёл ближе. В оглохшем безмолвии опустил взгляд. Мертвые, широко распахнутые глаза Якоба уставились на струйку крови, берущую начало в ране на бледном вспотевшем лбу. Она начертила кривую линию на асфальте, поблескивая темно-красным, почти черным вместо алого. Сумерки… это сумерки превращали алый в черный. Рядом лежали треснувшие очки. Битые линзы увеличивали множество миров в неровных осколках — примерно с тысячу.

В этот момент все слилось воедино: прошлое, настоящее, будущее. Тихий ступор последних дней слетел сухой невесомой шелухой. Я кое-что осознал сейчас, иначе и быть не могло. Я будто дошел до собственных костей, прикоснувшись к ним подушечками пальцев, миновав мышцы, жилы и сосуды. Укол реальности выдернул меня из задумчивой неопределенности. Всю свою жизнь я утопал в ядовитом безразличии, безумии и ненависти. Пытался убежать от собственных демонов, и порой даже казалось, что мне это удавалось. Ещё немного, и они скроются, растают, потеряются, устав гнаться за мной. Но в итоге уставал только я. В этом бесконечном побеге мне всегда помогали наркотики, но вслед за ними приходила ещё большая толпа, еще зубастей, свирепей, и ноги у нее становились еще крепче, чтобы догнать меня. У некоторых даже появлялись крылья. Такие размашистые, что мои собственные крылья уже не справлялись — я летел, а они догоняли. Круг замыкался, и я убегал по новой, пуская по венам все больше и больше дряни. Настолько много, что я оказался здесь. Сейчас наркотиков не было. Была только эта запекшаяся черным дырка в голове большого человека, в которого так легко попасть. Удивительно, но «Венет» умудрился не промахнуться, так и не сделав ни единого выстрела. Он не промахнулся сразу в двоих.

Я посмотрел на безжизненное тело Якоба и вдруг понял, что мне абсолютно все равно. В чьей голове сейчас находится эта дырка, жив он или мертв, жив или мертв я сам. В этом мимолётным мгновении я спутал жизнь и смерть, бессмысленность и цель, растянув внутреннюю пустоту на целую бесконечность — ровно на отрезок моей прожитой жизни. И демоны, наконец, догнали меня. Ведь поэзия, музыка и голос проиграли навсегда.

Пустота, яд и бездна против поэзии, музыки и голоса… Они уже давно боролись друг с другом и рано или поздно что-то должно было победить. Пустота — то, что на самом деле всегда наполняло меня, яд — то, что разъедает меня в отравленных землях, бездна — то, что ждёт впереди. Потому что нет во мне никакого смысла. Я — ошибка системы.

«Кто-нибудь ещё считает, что жизнь этих железяк дороже человеческой?»

— Ничего никогда не происходит просто так. Если случилась война, значит, человек это заслужил, — сухим голосом произнес я, не в силах оторвать взгляда от бездыханного Якоба. — Может, пора обменять ошибки на смерть и уступить место новой цивилизации?

— Может, да, а, может, и нет, — удивительно ровно ответил мне Виктор, пряча оружие в кобуру. — Не наша эта забота — думать за всех. Мы просто стараемся, чтобы выжило как можно больше людей, а время уже покажет, кто кому уступит.

— Якоб думал, что роботы лучше людей, — дожевывая вязкую конфету, почесал затылок Мара. Его глаза должны были смотреть на Якоба, также, как и мои, но разошлись в разные стороны.

— Я знаю как минимум семьсот человек, которые думают по-другому, — отрезал Виктор, — Чего уставились? Шевелите ногами! Нам идти ещё двадцать километров.

Виктор повернулся к нам спиной, и все молчали. Он сделал шаг вперёд, но никто не двинулся за ним.

— Уверен, некоторые из вас хотят вынести мне мозги так же, как я этому пареньку,