Я защищал Ленинград - Артем Драбкин

К вечеру основные работы были закончены, но многое сделать не смогли, так как сами были ослаблены, питание уже было по норме блокадного Ленинграда - 300 г сухарей и один раз горячее в виде крупяного постного супа на сутки. Морозы крепчали, а мы были одеты в потрёпанные старые шинели, армейские ботинки с обмотками. Позже нам выдали старые ватники под шинель, но при сильных морозах и истощении это не спасало, солдаты постоянно мёрзли.

В первую очередь в открытый и оборудованный ровик установили миномёт, приведя его в боевую готовность. Для миномёта разместили в нишах мины, всё это тщательно замаскировали. Поблизости от боевой позиции построили землянку, котлован для которой отрыли неглубокий, всего около метра, так как глубже выступала вода. За счёт двойного наката из тонких брёвен мы подняли землянку ещё на полметра, пространство внутри получилось не выше одного метра, а чтобы не лежать и не сидеть на голой земле, в землянку натаскали сосновых и еловых веток, получился мягкий ковёр, но и высота за счёт этого уменьшилась, поэтому залезать приходилось почти ползком, но внутри можно было сидеть. Постепенно жилище своё совершенствовали: установили небольшую печь-буржуйку, выведенную наружу железную трубу замаскировали, чтобы не видно было вылетавших из неё искр, особенно ночью. В углу в песке вырыли небольшую ямку, которая служила нам колодцем, воду из неё пили и иногда готовили чай. Постепенно вода в грунте высохла, чем мы и воспользовались, углубив землянку ещё на полметра, что дало нам возможность свободно, не сгибаясь, сидеть в ней и даже вставать на колени. Между брёвен наката уложили еловые ветки и песок, этим теплили наше логово. На бревенчатые накаты сверху насыпали сырой песок, он замёрз, превратившись по крепости в бетон. Это нас спасало от прямых попаданий снарядов и мин. Были случаи, когда при сильном артобстреле снаряды и мины били по землянке, не пробивая её броню - ледяной песок. Сидя в землянке, особенно неприятно было ощущать звук разрывов, вроде сидишь в пустой бочке, а по ней сверху бьют кувалдой, но и к этому пришлось привыкать. Как только начинался обстрел, так весь расчёт залезал в землянку, а по команде старшего по батарее «К бою!» расчёт моментально выползал из-под неё и занимал свои места у миномёта.

Наш расчёт состоял из командира отделения (орудия-миномёта), наводчика, заряжающего и подносчика мин. Я в то время был заряжающим. В тот зимний период наши войска неоднократно пытались прорвать оборону противника на левом берегу Невы - на «Невском пятачке», а немцы также атаковали наши части, стремясь сбросить с «пятачка» его защитников. В таких ситуациях каждый день по несколько раз приходилось вести огонь из миномётов всему дивизиону. До стрельбы из миномётов расчёт готовил мины заранее, то есть извлекал из ящиков, чистил от смазки, навешивал заряды на хвостовик (это мешочки с порохом), вставлял патрон-взрыватель в хвостовик мины и укладывал эти мины в ровик готовыми к стрельбе. При команде «К бою!» боевой расчёт занимает свои места у миномёта, а при команде «Огонь!», когда миномёт уже будет наведён на цель, согласно готовым данным, я беру мину двумя руками (мина весом 16 кг), поднимаю над стволом (ствол миномёта - это труба высотой примерно 1,5 м) и аккуратно, чтобы не задеть хвостовиком ствола, опускаю её внутрь.

Очень тяжело и опасно приходится, когда ведётся беглый огонь из миномёта. За считаные минуты вылетают из ствола одна за другой десятки мин. В этот момент стоит сплошной грохот, а также отвратительный едкий запах сгораемого пороха, сильно нагревается ствол. Заряжающий в это время может не услышать звука вылетающей мины и в спешке опустить очередную мину в ствол навстречу ещё не вылетевшей. Вот тогда может произойти самое страшное - взрыв мины в стволе. Это прямая угроза погибнуть не только заряжающему, но и всему расчёту. Такие случаи, к сожалению, в дивизионе были. Кроме того, противник обычно засекал наши батареи и при стрельбе обрушивал по позициям ответный артогонь. В ноябре морозы всё усиливались, а продовольствие неуклонно уменьшалось. Тяжело и опасно стоять часовым на посту, особенно ночью, в ботинках с обмотками, в ватнике, поверх надета старая, продуваемая насквозь шинель, с карабином наготове. Часовой всегда должен быть готовым ко всяким неожиданностям, были случаи, когда немецкая разведка проникала через Неву в наш тыл и делала налёты на арт. и мин. батареи, поэтому часовому нужно было постоянно быть наготове, чтобы вовремя успеть укрыться. С большим трудом мы выстаивали на посту по часу. На солдатский продовольственный паёк стали давать по 150 г сухарей и один раз горячее, обычно овсяный суп без жиров. Постоянный голод толкал нас на поиски чего-нибудь съестного. Иногда мы по очереди, по одному, под артобстрелом отправлялись в посёлок или его окрестности за дровами, так как в расположении батареи вырубать лес на дрова запрещалось, этим могли нарушить маскировку, да и лес был мелкий. Кому-то из нас удалось находить в поле под снегом замёрзшие кочаны капусты (хряпу). В нашем подразделении командиром отделения был сержант из моряков, зимой много моряков с кораблей направляли служить для пополнения сухопутных частей. Наш сержант был справедлив, жил с нами и относился ко мне хорошо, видимо, потому что я без разговоров выполнял все его поручения, у меня всегда были заготовлены хорошие дрова, я не курил и иногда отдавал махорку и папиросы ему. Однажды я заметил на болоте одиноко стоящее дерево, смолистая сухая сосна горит хорошо в печи, думаю, - вот будет от таких дров тепло. Вечером отправился я с топором по глубокому снегу к этой сосне, и как только её срубил, так сразу по этому месту немцы открыли артогонь, снаряды рвались вблизи от меня, и я очутился в кольце разрывов.

Захватив топор, бросился наутёк, мотаясь в глубоком снегу из стороны в сторону и даже ползком, с трудом вырвался из этого огненного кольца, успев скрыться в кустах. Оказалось, это одиноко стоящее дерево являлось ориентиром для немецких артиллеристов, они хорошо видели, как я его срубил и лишил их нужного ориентира для ведения артиллерийского огня.

В следующий раз, разыскивая дрова вблизи посёлка, я наткнулся на засыпанную снегом убитую лошадь, правда, была уже не лошадь, а только её замёрзшая шкура, но в то время для нас была спасательная находка. Я быстро нарезал и забрал с собой несколько кусков, а потом стал искать под снегом ещё что-нибудь, не обращая внимания на опасность, так как местность была просматриваемая и простреливаемая немцами. Увлёкшись поисками, я очутился в овраге, в одном-двух километрах от посёлка, где увидел занесённые снегом землянки, из торчащих труб шёл дымок, я постучал в ближайшую и услышал детский голос, разрешающий мне войти. Открыв небольшую дверь, я сразу ощутил, как из неё на меня пахнуло вместе с теплом тяжёлым затхлым воздухом. В землянке было полутемно, из небольшого окошечка падал тусклый дневной свет, можно было различить пожилых людей: мужчину и женщину, мальчика лет десяти и девушку, все они были закутаны в разную старую одежду, в темноте их лица рассмотреть было трудно. Вместо кровати сделаны нары, на которых сидели и лежали обитатели землянки, небольшой стол, в углу печь-буржуйка и ещё какой-то домашний скарб. Оказалось, что это семья из Ленинграда. Когда началась война, эти люди приехали к родственникам в Невскую Дубровку и вместе с другими жителями посёлка сделали в этом овраге землянки, надеясь на то, что здесь безопаснее, чем в посёлке, хотя и землянки часто подвергались обстрелу. Их небольшие запасы продуктов быстро таяли, но они надеялись на скорый исход войны. Я был потрясён увиденным, мне стало так их жаль, что я решил без раздумья отдать им замёрзшие куски лошадиной шкуры, которые можно было использовать в пищу. Было заметно, как они обрадовались моему подарку. Когда я уходил, меня проводила эта девушка, звали её Нина. Тут я увидел, что Нина была одета в большие старые валенки, зимнее пальто старого покроя явно взрослого человека, на голове ушанка, в этом виде она выглядела очень смешно и жалко, но главное, что меня поразило, - её худое и бледное лицо, которое показалось мне красивым. Я, конечно, растерялся и не знал, что говорить. Она рассказала, что с ней её брат, а пожилые люди - дядя и тётя. Они жили в Ленинграде на Моховой улице, там она училась в десятом классе, отец их на фронте, а мать погибла в Ленинграде. Я очень кратко рассказал о себе, Нина ещё раз поблагодарила меня и просила, если можно, навестить их. Я был так расстроен и тронут увиденным и этой неожиданной встречей, что даже не заметил, как дошёл до своей огневой позиции. Хорошо, что я не забыл по дороге ещё отрезать кусок лошадиной шкуры для своих ребят. Командир отделения встречал меня недовольным и отчитал за задержку, так как он всецело отвечал за меня, но, увидев, что я принёс кусок шкуры, подобрел и прекратил меня ругать.