Я защищал Ленинград - Артем Драбкин

Отстояв на посту или освободившись после стрельбы из миномётов, промёрзнув до костей, мы залезали в свою спасительную землянку, где от буржуйки было тепло, а от коптилки светло, это было короткое блаженство. Лёжа на мягкой подстилке из хвои, мы часто вели разговор о еде, кто когда и что ел и сможет ли ещё раз досыта и вкусно поесть, этими разговорами мы только разжигали аппетит, пользы для голодного от этого было мало. Принесённую мною шкуру разрезали на кусочки, обработали её в огне, выскоблили, хорошенько вымыли, потом сложили в котелок с водой и сварили на буржуйке, вот только соли у нас почти не было. Не помню, сколько времени варилось наше варево, но помню, какой аромат стоял в землянке при этой процедуре! Содержимое в котелках охлаждали, и получался прекрасный аппетитный студень, только блаженство для нас было кратким.

Наши подразделения по причине экономии мин стали стрелять реже, времени свободного было достаточно, и мне удавалось с разрешения сержанта два раза сходить за дровами и остатками замёрзшей шкуры. Используя свои походы, я ухитрился и сходить в овраг, где расположились беженцы. Я с нетерпением ждал встречи со своей новой знакомой, кроме того, мне хотелось чем-то помочь.

От своего блокадного пайка, конечно, я оторвать ничего не мог, к счастью, в то время моё некурение спасало мне жизнь, а также избавляло от многих болезней. В наш продовольственный паёк входило курево - махорка или папиросы - и даже, для поддержания организма, по сто грамм водки. Иногда нас по одному направляли часовыми охранять землянку командира дивизиона или ещё какого-нибудь важного начальника. Были случаи, когда я знакомился с ординарцем, который одновременно был и поваром командира дивизиона. У начальствующего состава был хороший паёк, от него многое перепадало и ординарцу, а ему только не хватало курева и водочки, воспользовавшись этим, я отдавал долю ординарцу в обмен на остатки обеда начальника, иногда возле их блиндажей удавалось находить выброшенные ещё съедобные луковицу или картофелину, вот таким путём я поддерживал свой организм от полного истощения. Готовясь пойти к своим новым знакомым, я припасал кое-что из этих продуктов для передачи им. Мне ещё раза два удалось навестить беженцев в заброшенных землянках, каждый раз я с радостью нёс им своё «угощение» - 2-3 мороженые картофелины, 2-3 луковицы, кусочек хлеба, остаток мёрзлой лошадиной шкуры. Они этому были безмерно рады, их положение всё ухудшалось, были совсем ослаблены, не могли далеко отходить от землянки даже за дровами. Страшно было смотреть на их измождённые, закопчённые лица, но даже в таком виде моя незнакомка казалась мне красивой. Они всё ещё надеялись на спасение. Встречи наши были весьма коротки, она дала мне свой ленинградский адрес, надеясь на встречу после войны.

Конец декабря, морозы под 30 градусов, из миномётов стреляли редко и только по указанию командира дивизиона в случаях отражения атак немцев. Наши войска готовились к наступлению. Стала действовать «Дорога жизни», проложенная по льду Ладожского озера, и питание солдат намного улучшилось, на паёк стали давать по 250-300 г хлеба, сахар, на обед «баланду» привозили в кухне на лошади. Солдаты подходили с котелком к месту прибытия кухни, солдат-повар черпаком отливал в протянутый котелок положенную порцию, а ложка у каждого солдата всегда была при себе, воткнутая в ленту обмотки, солдаты стремились съесть содержимое котелка как можно быстрее, чтобы выпросить ещё и добавки, но, к сожалению, не всем это удавалось. Некоторые голодные солдаты, чтобы наполнить чем-то свой желудок, добавляли в котелок с «баландой» воду, от этого весной они начали опухать и умирать, кроме того, выдаваемый на день паёк некоторые съедали за один присест или же обменивали его на курево, этим обрекали себя на болезни и голодную смерть. Смешно и грустно вспоминать процедуру делёжки дневного пайка между солдатами отделения. Командир получал паёк на всё отделение, потом раскладывал его на равные порции по числу солдат, одному из нас поручалось, отвернувшись, выкрикивать фамилию любого солдата. Сержант в это время клал тот или иной паёк, а названный солдат забирал эту порцию. Все порции делались почти точно равными, но каждому казалось, что какая-то из них обязательно больше другой, поэтому такая процедура всех устраивала, и все были довольны результатами.

Новый, 1942 год я встречал часовым на посту по охране миномёта и землянки с моими товарищами. Стоял сильный мороз, светила луна, поблёскивали звёзды. Тишину нарушали только звуки пулемётных очередей, а небо освещали вспышки часто пускаемых воюющими сторонами осветительных и сигнальных ракет. Чтобы выдержать и не замёрзнуть в течение моего часа, я всё время ходил по траншеям и ходам сообщения и этим согревался, прислушивался, осматривался, думал о доме, родных, товарищах, домашнем уюте, тепле, еде. Я никак не мог забыть мою случайную знакомую, надеялся встретиться с ней. Иногда с Большой земли приходили от тружеников тыла посылочки с тёплыми вещами, одна из таких попала в наше отделение. Содержание посылки мы поделили между собой, мне достались тёплые носки, а другим - рукавицы, шарф и другие вещи, все были рады этой дорогой о нас заботе. В подаренных носках я обнаружил небольшое письмецо, написанное детской рукой, письмо девочки из города, название которого не помню. Она благодарила и воодушевляла нас, защитников Ленинграда, и обещала лучше учиться, я послал в ответ письмо - солдатский треугольник, но ответа не получил.

Шёл январь 1942 года, морозы не ослабевали. Однажды командир батареи, старший лейтенант (фамилии не помню), появился в нашем отделении и почему-то определил меня к себе на наблюдательный пункт.

На фронте командиры подразделений всегда для себя в разведчики подбирали более надёжных солдат. Комбат почти постоянно был на своём наблюдательном пункте и с батареей держал телефонную связь. С ними находился один солдат, который именовался разведчиком, в его обязанности входило обслуживание командира батареи, топка печи в землянке, а главное, ведение наблюдения за противником и охрана НП, с этим заданием он не справлялся, правда, днём ещё приходил солдат, выполнявший обязанности связиста. Так я стал при командире батареи вторым разведчиком.

Наш НП находился в 500 метрах от расположения миномётной батареи, на крутом, заросшим кустами, мелким лесом берегу Невы, впереди - ледяное поле, подступы к берегу заминированы. Наблюдательный пункт оборудован небольшой землянкой на четырёх человек, с лёгким покрытием, ровик с амбразурой, из которой можно было наблюдать за ледяным покровом реки и противоположным левым берегом, на котором укрепился, зарывшись в землю, противник. НП был оборудован в 600 метрах левее Невского плацдарма, то есть «Невского пятачка», напротив нас, за рекой, торчали силуэты полуразрушенных корпусов электростанции 8-й ГЭС с её чёрными зловещими трубами. Фактически наш правый берег был передним краем для нас и нашей пехоты со сплошными окопами, небольшими землянками, в которых располагались солдаты, обороняющие позиции. Траншеями были связаны командирские пункты стрелковых подразделений и частей, узлы с пулемётными точками, из которых вели огонь пулемётчики, артиллерийские наблюдательные пункты - вот это был наш оборонительный рубеж - передний край обороны.

Правый наш берег со всеми его обитателями немцы обстреливали из всех видов имеющегося у них оружия, особенно беспокоил нас пулемётный и ружейный огонь, так как расстояние между нами было небольшим и пули достигали наш берег быстрее, чем у выстрела. В хорошие, ясные дни особенно было опасно выходить из укрытия, немцы нас хорошо видели и вели прицельный снайперский огонь, пули свистели над нашими головами, шлёпались о деревья и по нашим укрытиям. Иногда немцы проявляли наибольшую активность, ведя по нашим позициям арт. и миномётный огонь, в это время мы залезали в наши норы-землянки и отсиживались, пока не стихал огонь.