Любовные письма с Монмартра - Николя Барро

В апреле позапрошлого года мир еще был цел и невредим. А в июне в нем показались первые трещины, под которыми открывалась бездна.

Я вздохнул от охватившей меня тоски.

Катрин тоже вздохнула и, словно прочитав мои мысли, неожиданно сказала:

– Тогда еще была жива Элен, – и умолкла, пораженная собственными словами.

– Элен никогда не забывала дней рождения, – заговорила она снова. – Я всегда получала от нее такие удивительные поздравительные открытки… Они… они у меня все сохранились. Бывает, я…

Тут она внезапно остановилась, закрыв ладонью рот. Глаза у нее предательски заблестели.

– Мне так ее не хватает, – прошептала она. – Порой прямо не знаю, куда мне деться от тоски. – И, кинув на меня жалостный взгляд, вздохнула. – Ах, Жюльен!

– Ах, Катрин! – откликнулся я. – Я тоже по ней тоскую.

– Что же нам делать? Как нам быть?

Этот вопрос пронзал мое сердце, как ударом кинжала. Слишком ужасный напрашивался ответ.

Ничего! Мы ничего не могли поделать!

Я тяжело поднялся с дивана.

– Думаю, нам лучше всего идти ложиться спать, Катрин, – сказал я мягко. – Еще раз спасибо за угощение.

Она тоже встала, немного пошатываясь:

– Спасибо, Жюльен, что посидел со мной.

Я пошел, и она проводила меня в тесную прихожую.

– Ну, пока. Доброй ночи тебе, – сказал я беспомощно.

Она кивнула и попыталась улыбнуться:

– И тебе того же.

Я взялся за ручку двери и напоследок еще раз обернулся.

Лучше бы я этого не делал!

Личико Катрин было искажено гримасой страдания. Она молча ломала руки, и по щекам у нее заструились слезы. Она всхлипнула, и у меня самого при виде ее отчаяния словно почва ушла из-под ног.

– Ну что ты, Катрин… Нет, Катрин, не надо, – произнес я и отпустил ручку.

– Обними меня, пожалуйста, если можно!

Она горько плакала, и я тоже заплакал, заключив ее в объятия. Мы долго стояли так в темной и тесной передней, схватившись друг за друга, как утопающие. Пока отчаяние не перешло в неутолимую тоску. Тоску по утешению, по теплому человеческому прикосновению.

Окруженные облаком ее ландышевого парфюма, мы так осмелели, что потянулись друг к другу. Я, закрыв глаза, соприкоснулся с Катрин губами. Ее нежные губы припухли от слез. И вот после долгих недель и месяцев, проведенных в печали, я снова обнимал женщину – теплое, душевное живое существо, за которым я, словно выполняя данное обещание, последовал в спальню.

В нас обоих пробудились эмоции, оба выпили больше, чем следовало, и я знал, что мы оба переживаем душевный кризис. Происходило то, что и бывает ночью, когда ты переживаешь кризис. И все же я стянул с нее платье и под ее вздохи, шепча какие-то слова, приник к ее груди.

Чуть свет я, стараясь не шуметь, воровато, как ночной грабитель, вышел из квартиры Катрин.

Когда я проснулся, она еще спала. В первый момент я ничего не мог понять, затем меня охватило ужасное чувство неловкости. Я взглянул на Катрин, увидел мирное выражение ее лица со следами размазанной туши для ресниц и снял ее руку, лежавшую на моем плече. Что же я наделал? Что мы наделали?

С гудящей башкой я осторожно, чтобы не нашуметь, слез с кровати и в полутьме подобрал с пола свою раскиданную одежду. Взяв ботинки, я на цыпочках пошел к двери – как в пошлой кинокомедии.

Зази проводила меня сверкнувшими из кошачьей корзинки глазами и тихонько мяукнула. К счастью, она была единственной свидетельницей ночного происшествия в квартире Катрин – хорошо хоть не в моей. Страшно даже вообразить, что было бы, если бы страдающая от одиночества Катрин с бутылкой красного вина осталась у меня дома, а тут вернулся бы Артюр, застал нас в кровати и, удивленно глядя на нас, спросил бы своим звонким детским голоском: «А разве Катрин теперь спит в маминой постели?» При одной мысли об этом мне сделалось нехорошо.

Я тихонько закрыл дверь снаружи и только собрался обуться, как вдруг открылась дверь квартиры напротив.

Я испуганно вздрогнул. Было еще только начало седьмого. Господи, кому это в воскресенье не спится в такую рань?

Мадам Гренуй с одного взгляда правильно оценила ситуацию, что, впрочем, было не так уж трудно. Виноватое выражение было написано на моем лице большими буквами. Старушка от возмущения чуть не захлебнулась и, переведя дыхание, негодующе покачала головой, прежде чем ей удалось выговорить первое слово:

– Воз-му-ти-тель-но!

Я, как был в одних носках, метнулся мимо нее по лестнице к себе наверх, чувствуя спиной ее недобрый взгляд; мысленно я уже представлял, как она дает волю своему возмущению в маленькой булочной на улице Жакоб, где я обычно покупаю багеты:

– Вы только подумайте, мадам! Всего полгода прошло с тех пор, как похоронили его жену, а он уже утешается с подружкой! Что тут скажешь – таковы мужчины!

Затем, получив пакет с круассанами, она снова скажет: «Возмутительно!» – а любезная продавщица, у которой каждое утро находилось для меня, бедного вдовца, доброе слово, покивает и в следующий раз посмотрит на меня как на какое-то бесчувственное чудовище.

А ведь и впрямь, если подумать, куда уж дальше! – сказал я себе, насыпая в серебристую кофеварку побольше молотого кофе, чтобы как-то прояснить голову. – И угораздило же меня, чтобы именно с Катрин!

Кажется, я так пропах ландышами, что до сих пор все ощущал этот запах.

Я залез под душ, а кофе тем временем закипел и угрожающе полез из кофеварки. Стоя под струями воды, я еще раз подумал о том, как развивались вчерашние события.

Я был смущен, вспоминая, как хорошо мне было, когда я обнимал Катрин и целовался с ней. Я был тогда живым человеком, и этого нельзя отрицать. Ни на миг я не испытал того неприятного чувства, которое бывает, когда два тела не находят гармонии. Свою нежность, душевное тепло – все это она дала мне сполна, когда я, опьянев от выпитого вина, жаждал заполнить ужасную пустоту, царившую у меня внутри. Но утром, когда я проснулся и увидел рядом ее, я сразу понял, что совершил колоссальную глупость. И вдобавок мне казалось, что я вдвойне предал Элен.

Подруга жены – это так банально, вот отчего мне было так стыдно: как-то уж совсем по́шло все получалось. А впереди, как я догадывался, меня ждали большие сложности.

Ведь Катрин была мне как сестра, а вернее говоря, как троюродная кузина. Но так ли это выглядит в ее глазах?

Я выключил душ и обмотался полотенцем. На кухонном столе уже пищал мой мобильник. Это была Катрин. Очевидно, она уже заметила, что я ушел. Я не стал брать трубку, включив вместо этого радио.

Женский голос пел грустную песенку, и, когда певица дошла до слов «Don’t you wish – we could forget this kiss, we’re not in lo-ove?»[44], я выключил приемник.