Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев

по воздуху и в следующее мгновение скрылся в дощанике. Вернулся, держа в руке ярко раскрашенную, по-попугайски броскую зажигалку. Щелкнул кнопкой, прикурил.

Сигарета затрещала у него в губах, будто была присыпана пороховой пылью, в серой гуще воздуха зажегся маленький призывно-красный фонарик. Дальше Хасан действовал, будто некий фокусник не из яви, а из сказки.

– Курящий человек должен уметь курить всеми органами и частями тела, которые у него имеются, – сказал он, – даже задницей, – согнув тощую шею, Хасан согнулся в вежливом поклоне. – Извините меня, конечно…

М-да, культурный человек, однако… «Культурный человек», неожиданно выдернув сигарету из губ, сунул ее в ноздрю и запечатанной ноздрей этой сделал длинную глубокую затяжку. Дым выпустил из другой ноздри. Гужаев, усмехнувшись, отрицательно покачал головой:

– Это не фокус.

– А что, если фокус?

– Не уверен. Это – обычная… – Игорь хотел сказать «глупость», но не сказал и произнес совсем другое: – Баловство. Обычное баловство, рожденное отсутствием опыта и молодостью.

Впрочем, сам Игорь хоть и был старше Хасана, но ненамного и хорошо знал, какие неожиданные штуки могут возникать во всякой юной голове.

– Жалко, – Хасан шмыгнул носом, – а я думал – фокус.

– Не фокус, а продувание ноздрей дымом.

– Значит, тебе не понравилось?

– Понравилось, но… выступать с таким номером в цирке или в театре… – в голосе Игоря возникли жесткие нотки, он тут же придавил их, начал говорить мягко и по-преподавательски поучительно: – В общем, в репертуар не включат. С таким номером можно выступать только в теплых домашних компаниях.

Хасан вновь пошмыгал носом.

– Жалко.

– Тебе учиться надо, Хасан. Вот, война кончится, поедешь в Союз в театральное училище… В Москве – два или три очень хороших театральных вуза. – Гужаев ободряюще тряхнул паренька за плечо. – На меня не обижайся… У тебя все получится. Будешь артистом занимательного жанра. А теперь – подъем! Джангул идет.

Когда Джангул спешил, походка у него делалась какой-то птичьей, подпрыгивающей, – сейчас он подпрыгивал больше обычного, значит, дали «добро» на дальнейшее продвижение и, стремясь наверстать время, он спешил больше обычного.

Сделалось светлее. Горы, совсем было стиснувшие постоялый двор, немного раздвинулись, дышать стало легче.

– Подъем, выезжаем! – скомандовал Джангул, сбрасывая скорость в своей воробьиной скороходи. – Дорога свободна.

Место, где произошло ночное столкновение, еще дымилось. В кювет были сброшены несколько подорванных «бурдахаек», у одной из них, совсем новенькой, были оторваны передние колеса, чуть в стороне в кучу были собраны автоматы, – в основном, китайские «калашниковы», бронежилеты, «лифчики», из которых торчали торцы железных рожков, пистолеты, несколько винтовок, отдельно, горкой, лежали гранаты.

Вдоль укатанного грунта дороги были уложены трупы – восемнадцать бородатых, одетых в длинные, серые и коричневые рубахи «прохоров». Обуты «бойцы за веру» были в форменные американские ботинки с рубчатой, способной держать человека на льду и мокрых камнях подошвой. Такую обувь, как знал Гужаев, в Штатах носили горные части.

Место боя было оцеплено афганскими солдатами, обмундированными в суконную добротную форму, отдельной группой стояли офицеры. Если среди них находился наш советник (а он точно находился), то узнать его было невозможно, на всех была афганская военная форма… Так что, поди узнай, кто из этих людей наш, а кто не наш.

Впереди на дорогу сползла с крутой вершины каменная осыпь, загородила проезд, но с ней солдаты справились быстро, раскидали подручными средствами.

За рыже-зелеными макушками гор обозначилось солнце, поутру тусклое, будто бы прикрытое туманной кисеей, угрюмое после сна, но вскоре и угрюмость сойдет, и тусклота соскребется сама по себе, и краски яркие обозначатся, – утро в горах всегда бывает поначалу затяжным, но потом все становится на свои места, и пробуждение приобретает торжественный характер. В небе возник светлый рыжеватый полог, похожий на холст, неведомый художник прорисовал складки на каменных макушках и в крутых спусках гор, поработал кисточкой в расщелинах, выделил их, сделав приметными – утро, в общем, брало свое…

Колеса машин проползли в полуметре от убитых душманов, при виде мертвых в Игоре возникла невольная жалость: это ведь были не бандиты отпетые, на которых клейма ставить негде, а обычные крестьяне, дехкане, оторванные от мотыги и плуга, их поманили крохотной суммой денег и обещали заплатить больше, если они возьмут в руки автоматы и начнут воевать по-настоящему, будут убивать афганских сорбозов и шурави, крушить танки и вертолеты, разработали «тарифную сетку», где проставили цены за убитого офицера, за сожженный танк… Эх, люди, люди, что же вы купились на эту дешевку, на посулы, с которых капает кровь?

Каримов, трясшийся рядом на продавленном дерматиновом сиденье, не выдержал, протянул угрюмо:

– Да-а-а…

Через несколько минут место, где произошла схватка, уползло за поворот дороги и скрылось в пространстве.

Граница, как заметил Игорь, почти не охранялась, – причем ни с пакистанской стороны, ни со стороны афганской; слега, перекрывавшая дорогу из Афганистана, была сбита, на земле виднелись квадраты невыгоревшей травы – на этом месте стояли солдатские палатки, в стороне громоздились пустые двухметровые деревянные катушки из-под бронированного кабеля… Кабель, ясное дело, был уже зарыт в землю, но кое-какие следы, способные что-то рассказать, остались.

Катушки были выкрашены в защитный цвет, – значит, кабель имел военное назначение, желтела яркая надпись «Сделано в США», что говорило о многом. Американцы, как ведомо всем, не очень балуют своей помощью гражданское население Пакистана, а вот военным помогают охотно, и размеры этой помощи могут быть почти неограниченными…

Интересно, что же тут решили возвести господа пакистанцы?

Метров через двести, уже на территории Пакистана, на камне сидел тощий, как доска, очень ленивый солдат и сосредоточенно ковырял пальцем в носу. Все политические сложности времени, все муки межгосударственных отношений, в том числе и войн, отразились на его лице, он даже всхлипывал от напряжения, верхняя губа у него задиралась по-заячьи и приплясывала, словно бы претендовала на какую-то самостоятельную роль в сложном жизненном механизме этого человека.

Оружие солдата – старая американская винтовка с донельзя исцарапанным прикладом была прислонена стволом к высокому, со свежим срезом обрубку дерева и существовала, кажется, отдельно от своего хозяина…

– Молится, молится мужичок, – глянув на пакистанца, с усмешкой проговорил Каримов, – но слабоват, слабоват, однако… Никак не может одолеть утреннюю молитву.

На проезжавшую мимо афганскую колонну солдат не обратил никакого внимания, даже голову не повернул в ее сторону.

Если с пакистанской стороны границу охранял этот молящийся мужичок, то со стороны афганской, оставшейся позади, не было никого – ни человека, ни лошади, ни какого-нибудь худосочного, с выпирающими мослами на крестце мула, – куда-то подевались все пограничники, словно бы у них объявили общий пионерский сбор, и это было досадно.

Въездов в Пакистан со стороны Афганистана было несколько: около Хоста, это был главный въезд и самый оживленный, также подле Асадабада, Файзабада, Джелалабада… А вообще граница была дырявой, как старая сгнившая тряпка, можно было пролезть в любую щель или рванину.

И что