Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев

еще было плохо: ни сам Игорь, ни его напарники не увидели на афганской стороне ни одного пограничного строения, не было даже простенькой будки типа «сортир», земля была голой… Ни одного солдата или хотя бы сотрудника царандоя – афганской милиции, – никого. Игорь непонимающе покрутил головой и сбросил газ, вгоняя грузовик в высокое облако густой едкой пыли.

Город, в который прибыла колонна Афсотра, был большой, выжаренный солнцем до костяной белесости, с низкими, словно бы глубоко вросшими в землю домами, лишь в центре его возвышались пять или шесть высоких, в несколько этажей строений, принадлежавших, скорее всего, местным богачам или администрации.

Половину города занимал базар – огромный, цветистый, как в пору Али-бабы и сорока разбойников, очень шумный, воздух тут трепетал от выкриков людей, музыкальных синкопов, воплей ослов и баранов, выставленных на продажу, пения цыганок, рявканья полицейских, настолько сильного и грубого, что от него дрожали облака. Купить здесь можно было, наверное, что угодно, от мумии Хеопса и боевой колесницы римлян до акваланга Жака-Ива Кусто и пиджака Роберта Кеннеди, в котором тот был убит. Таких базаров в жизни своей Игорь Гужаев еще не видел, хотя в свои двадцать три года успел повидать многое.

Засек Игорь и нескольких «молчальников» – плохо одетых людей с зоркими глазами. Эти люди обычно знают все, следят за всем, что происходит вокруг, они в курсе о передвижениях любого человека в великом скопище этих людей, аккумулируют всякие новости, важные и неважные, независимо от их значения, и живут в богатых домах. Зарабатывают они хорошо, не меньше, чем, скажем, директора заводов.

Впрочем, сколько зарабатывает здесь директор завода, Гужаев не знал, как не знал, сколько получает директор и в Союзе, но не это важно – рыночные «молчальники» жили в очень богатых домах, все до единого.

Знают они конечно же всё, – по расхожей истине «всё знают все», – впрочем, Гужаев вставил бы в ту формулу слово «только»: «Всё знают только все» и тогда бы всё оказалось на своих местах, но… Но к «молчальникам» подобраться было невозможно, они бы сразу заложили его полиции.

Джангул повел колонну на окраину города, на разгрузочную площадку. Несколько человек отпустил на рынок – надо было купить продукты и на обед, и про запас, продукты в Пакистане стоили дешевле, чем в родном Кабуле и жизнь здесь была хоть и трудная, но затрат требовала значительно меньше, чем в Афганистане.

В числе тех, кто пошел на базар, находились Гужаев и Альберт Карышев.

Гужаев верил в свою везучую звезду, у него не раз бывало, когда в проигрышной партии приходила единственно нужная карта и он срывал банк. Все дело было в везении. Не родись счастливым, а родись везучим, в один не самый прекрасный момент любой счастливчик может оказаться под кирпичом, упавшим с крыши, а везунчик – нет.

Неудачные моменты бывают, конечно, в жизни всех без исключения людей, в том числе и у везунчиков, и даже у детей богов, но много реже, чем у счастливчиков.

Он исследовал весь базар, переговорил с полутора десятками людей, самых разных, но ничего интересного для себя не обнаружил.

Пора было возвращаться к колонне, и Игорь начал проталкиваться сквозь скопление галдящих людей к двум столбам, обозначавшим ворота, а точнее, выход с базара, но неожиданно остановился, словно бы кто-то толкнул его кулаком в грудь.

На окраине базара, не решаясь войти в шевелящуюся, жестикулирующую руками, галдящую толпу, похожую на разнокалиберный рис в кипящей кастрюле гигантских размеров, стоял человек, лицо которого Гужаев хорошо запомнил по трем фотоснимкам, показанным ему в разведотделе… Запомнил не просто хорошо, а мертво – лик этого человека, наверное, уже навсегда врезался в его память, потому что сам факт похищения геолога, бывшего фронтовика рождал внутри пронзительную злость: предателей прощать нельзя.

За совершенное зло предатели должны отвечать, зло можно перекрыть только злом.

На окраине базара стоял шофер Гулябша, пугливо поглядывал то в одну сторону, то в другую, рядом с ним, по оба бока, находились дюжие бородатые мужики, в чьей профессиональной принадлежности сомневаться не приходилось: такие, как у них плечи и литые мускулы-бульонки не имели ни погонщики мулов, ни продавцы восточных сладостей и китайских магнитофонов, ни грузчики, переносящие товары с машин на прилавки, ни предводители верблюжьих караванов, – никто, ни один человек…

Судя по всему, душманы основательно, до мелочей просчитали модель поведения шурави, находящихся в Кабуле, поняли, что те обязательно будут искать похищенного, а так же исполнителя похищения, и насадили Гулябшу на крючок, как червяка, выставили напоказ – авось рыба клюнет на вкусную наживку.

«Червяк», похоже, понимал, какая роль ему отведена, и страшился ее, с побледневшим лицом и остановившимися глазами смотрел на базар, крутил головой то влево, то вправо, потом задирал ее вверх и пытался нащупать зрачками солнце, но солнца не находил.

Неподалеку кроме двух охранников Гулябши должны быть еще люди, вполне возможно, даже в полицейской форме: пакистанские власти будут только рады помочь душманам. Игорь нашел и этих людей, они здорово отличались от базарного народа, обнаружить их было несложно.

Таких «небазарных» групп было три. Три группы по два человека каждая.

Пристрелить бы этого Гулябшу – и дело с концом, но стрелять было не из чего, – не из пальца же вести огонь, да и патроны, сами пули шоколадными батончиками восточного происхождения не заменишь, не из той стали эти пули отлиты.

Но еще большее удивление ожидало Игоря Гужаева в следующую минуту. В самой дальней «небазарной» группе, сторожившей транспортный въезд на рынок, в двойке караульщиков он неожиданно обнаружил знакомое лицо. Это обстоятельство продрало морозом всю кожу, все его тело, по хребту вниз побежали муравьи с колючими ногами. Кололись муравьиные лапы больно. Игорь болезненно сморщился, отвел взгляд в сторону, словно бы не хотел видеть своего тезку, сержанта Моргуненко, с которым год и три месяца назад лежал в госпитале сороковой армии.

Госпиталь был огромный, располагался в возвышенном, продуваемом всеми гиндукушскими ветрами месте, внешне мрачный, холодный, – зимой его было трудно отапливать, он насквозь пропах лекарствами, но ребята, даже те, которые были ранены тяжело, подорвавшиеся на минах, не хотели его покидать и перемещаться на лечение в Союз.

Здесь, в Кабуле, они выздоравливали быстрее, чем в Ташкенте или даже в Москве, а главное – чувствовали себя лучше.

Хотя в Кабуле условия были в два раза хуже, чем на Большой земле: и инструментарий тут был жиже, и лекарства разбавленные, и врачи имели жесткую практику работы только с ранбольными и не признавали никаких «мерлихенсов» с простудами, поносами, чесоткой и сезонными заболеваниями, Кабул в этом непростом соперничестве побеждал всегда.

Здесь раненые считались равными среди равных, находились в среде своих, таких же побитых, покалеченных солдат, не чувствовали себя ущемленными, белыми