Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев

подрос и даже помолодел, сделался этаким призывником, собиравшимся в армию на службу, а вот глаза у него запали, потускнели, потеряли живость.

Невольно глаза западут, если здесь, в Пакистане, его кормят так же, как в одну пору кормили в родной части – с перебоями.

В полку у них было как-то: на двоих бойцов в день выдавали по банке тушенки – по половинке на нос, в общем; собаке же моргуненковской, Азе, выдавали нормальный мясной паек, но сержант не взял у Азы ни куска… Потом продуктового интенданта отдали под суд и вопрос насчет снабжения в полку больше не стоял так остро.

Хотя время то скудное, когда у солдата в вещмешке вместо тушенки гулял воздух, полк запомнил надолго. Дни, в которые тушенку все-таки выдавали, были приравнены к праздникам…

Запавшие глаза придавали лицу бывшего сержанта угрюмый вид, на одну ногу он едва заметно прихрамывал: видать, был ранен и от раны, похоже, до конца еще не избавился.

Чем ближе подходил Моргуненко, тем круглее и крупнее делались у него глаза – не ожидал встретить в Пакистане бывшего соседа по госпитальной койке. Полицейский офицер нетерпеливо постучал потрепанным паспортом по ладони – он уже жалел, что подключил к проверке афганских «прохоров».

– Что-нибудь случилось, господин? – наморщил лоб старший бородач, наряженный в рубаху, сшитую из пятнистой пакистанской ткани, глянул цепко на Гужаева.

– Ничего не случилось, – рявкнул офицер, – кроме того, что этот парень из Афганистана. Может, ваш? Перешел на сторону Кармаля и теперь собирается здесь что-нибудь взорвать?

– Ну, такого мы быстро определим куда надо, посадим на мягкий диван – хорошо заточенный длинный кол… Чтобы достал до глотки. – Бородатый вгляделся в лицо Игоря. – Нет, его я нигде не встречал, – ткнул локтем своего напарника, у того от толчка на зеленом тюрбане недобро шевельнулся обрывок лисьего хвоста. – Тебе этот орел нигде не попадался?

Моргуненко сощурил глаза, мелькнуло в них что-то жесткое и одновременно насмешливое, заинтересованное, Игорь Гужаев не отвел взгляда, смотрел мрачно и твердо, он хорошо понимал, что сейчас могло произойти.

– Ну! – подогнал старший своего напарника, тот отрицательно покачал головой и отвел взгляд от Игоря.

– Нет, этого человека я нигде не встречал, ни среди наших, ни среди не наших.

Офицер еще раз глянул в паспорт, сложил его с мягким шлепающим звуком, будто паспорт был намочен водой, и отдал Гужаеву.

– Иди! И больше нам не встречайся, мы не всех афганцев привечаем. – Неспешно, будто громоздкий вездеход развернулся и с уверенностью автомобиля врезался в толпу.

– Ташакур, – поблагодарил Гужаев охранников Гулябши, более того, он даже поклонился им, внимательно глянул в глаза Моргуненко и вслед за полицейскими так же ввинтился в громкоголосую крутящуюся толпу.

Онемение, схожее с немощью, навалившейся на него, не проходило, как не проходил и внутренний озноб, родившийся где-то в глубине грудной клетки, там, где расположена душа, а подле нее – сердце, он напрягся и постарался справиться с собой.

По законам самосохранения ему следовало бы немедленно раствориться в базарной суматохе, затеряться, но этого как раз нельзя было делать. Гужаев оглянулся.

Бывший сержант вместе со старшим охранником стояли на краю огромной волнующейся чаши, наполненной людскими головами, телами, ногами, смотрели, как подпрыгивают, опускаются глубоко вниз, будто рыбацкие поплавки, головы, двигаются в разные стороны, а тысячеголосый вой мечется над базаром, будто рассерженный ветер. Над чашей этой даже птицы боялись пролетать – опасно.

Игорь поискал глазами полицейских, не увидел – эти люди бесследно растворились в шевелящейся крикливой каше, одновременно понял, что они находятся где-то рядом. Вполне возможно, даже наблюдают за ним, ему захотелось пригнуться, нырнуть куда-нибудь вниз, в ноги, но вместо этого он вскинулся, вздернул подбородок.

Моргуненко хоть и попал в плен, но не потерял себя, не сдал Гужаева, не раскрыл его, хотя мог за голову шурави получить солидную пачку денег и расцветить свою жизнь приятными приобретениями и хорошей выпивкой.

С ним надо было бы переговорить, вполне возможно, он знает что-нибудь о судьбе геолога Михайлова, раз охраняет его шофера… Но как переговорить? Моргуненко хоть и награжден мусульманским тюрбаном с обрывком лисьего хвоста, а явно находится под наблюдением, «прохоры» следят за ним… Вопрос в другом – насколько тщательно они следят за бывшим сержантом? Надо было хорошенько поломать голову, чтобы встретиться с ним.

Он остановился около старика с отрешенным темным лицом, который, не боясь быть опрокинутым, сидел на корточках и на вытянутой сморщенной ладони держал несколько позеленевших медных монет.

– Купи! – предложил он.

Хотя глаза у старика были белесыми от возраста, затуманенными, – такие глаза не должны были что-либо видеть, – он видел хорошо.

– Зачем они мне? – Гужаев пожал плечами. – На них все равно ничего не приобретешь.

– И не надо ничего приобретать. Это – монеты хромого старца Тимура, они приносят счастье. Купи!

Про хромого Тимура, покорившего Среднюю Азию, Персию, империю Музаффаридов Гужаев слышал и кое-что читал, а вот монеты Тимура видел впервые. Спросил коротко:

– Сколько стоят?

Старик сощурился оценивающе, глянул на Игоря снизу вверх:

– В чем будешь платить, в афгани или в рупиях?

– Могу так, могу сяк.

– Богатый господин, – похвалил его проницательный старик, – много я не возьму.

Старик действительно много с него не взял, вложил в руку пять зеленых монеток с неровными краями и сплющенными с одной стороны боками, махнул одной рукой, словно бы осенял: «Иди с Богом!»

В следующее мгновение толпа колыхнула Игоря, отбила в сторону, будто тяжелая волна, и Гужаев очутился перед торговцем шелком. Добротная ткань была расстелена на спинах двух мальчишек, играющих роль мольбертов, на которые обычно устанавливают холсты, шелк не интересовал разведчика, и он проследовал мимо.

Как же все-таки быть с Моргуненко, как с ним повидаться? Этого Гужаев не знал. Если он будет искать оказию и возникнет рядом с Моргуненко, то, считай, очутится на минном поле.

Он остановился у паренька, шустро разгребающего картонкой воздух над шашлычницей, установленной на железные козлы.

От шашлычницы исходил вкусный дух – на мерцающих углях дозревали маленькие сочные котлетки, насаженные на деревянные прутья, переложенные кусками печенки и курдючного сала, короткие шампуры с чистым розовым мясом и порезанными на дольки кусками овечьего сердца, с всаженными между дольками кругляшами сладкого красного лука. Игорь купил шашлык из печеных бараньих яиц, нанизанных на алюминиевую проволоку, – блюдо недорогое, но очень сытное, ни российским едокам, ни едокам таджикским неведомое.

И вкус у яиц был неведомым, ни на мясо, ни на сало, ни на печенку не похожий.

Решив больше не испытывать судьбу, Гужаев покинул базар.

* * *

Джангул командовал разгрузкой умело, ни толкотни, ни ругани, ни криков на площадке не наблюдалось, все шло по накатанным рельсам. Забравшись в кабину, Игорь поинтересовался у напарника:

– Ну, как тут?

– Без происшествий. А у тебя как?

– Есть кое-что интересное, но требует проверки. Как там Альберт?

– У него все тихо… ничего