Разговор со своими - Татьяна Александровна Правдина

уходом на фронт Зиновий Ефимович повел ее в ЗАГС, чтобы она имела льготы, положенные женам военнослужащих. Переписывались. Писал дивные письма. Но! Наверно, любовь была не столь глубока, потому что не перешибла его погруженность в русский язык и любовь к нему. Язык был частью его жизни. И если русский язык оказывался не совсем тот, Зяму это отводило от человека.

В конце войны он лежал в московском госпитале. Жена приходила, навещала его. Иногда накоротко Зяму даже отпускали из госпиталя на костылях. В общем, отношения супружеского толка между ними снова возникли. Но он для себя уже все точки над i поставил. Узнав, что будет ребенок, он сказал: «Это ты должна решить сама. Я не откажу в помощи, но жить вместе мы не будем». Став артистом театра Образцова, отдал распоряжение в бухгалтерию перечислять всю его зарплату на счет матери сына. Маша дала сыну свою фамилию – Новиков. Так шло до тех пор, пока Сева, так зовут сына, не окончил институт и начал работать. Пока Сева был маленьким, Зяма навещал его, но не очень часто. Севина мама, конечно же, была однолюбка, страдала и надеялась. Его приход к ним всегда кончался сценой с Машиной стороны.

Сева Новиков, Зямин сын, в момент знакомства с Таней

Естественно, мне все было рассказано. Я попросила, чтобы Сева к нам пришел. Он уже подрос и мог сам ездить. Мама разрешала. И как-то Сева пришел к нам еще в съемную квартиру, и было поздно. Я позвонила Маше и попросила разрешения Севе остаться ночевать. Ночью Зяма сказал: «Первый раз сплю с сыном под одной крышей». А потом, каким-то летом, он жил с нянькой и Катей у нас на даче в Абрамцеве.

Став взрослым, познакомил с одной женой, потом и со второй. Но, очевидно, имея даже не осознанную обиду за маму, душевной близости к отцу не испытывал и бывал редко.

Я позвонила ему осенью 1996 года, когда Зиновию Ефимовичу стало заметно хуже. Он приехал, увидел, в каком состоянии отец, спросил, нужна ли помощь. Я сказала, что справляюсь. Если честно, предполагала, что он сам будет проявлять инициативу. Но он не появился. И последний раз я видела его на похоронах Зиновия Ефимовича… У меня нет ощущения, что и материально, и морально мы обделили его вниманием. Я считаю, что старые не должны навязываться молодым. Если я Севу найду и спрошу, почему он исчез, это может положить на него тягостные обязательства. Инициаторами общения должны быть молодые. Счастлива – имею практические доказательства…

Глава 24

Дрожащие колени

Работа на партию. – Загородная дача. – Дворец съездов. – «Вы и поправьте…».

Раз я вспомнила о работе в ЦК, расскажу, раньше рассказывать об этом категорически было нельзя.

Перед съездами КПСС или какими-нибудь международными съездами, например коммунистических и рабочих партий, собирали группы специалистов по западным и восточным языкам. Многих брали из языковых редакций нашего издательства, с иновещания радио, из АПН. За неделю до начала съезда снимали с работы и везли на загородную дачу, скорее, небольшой дом отдыха для среднего звена партруководителей. Со всеми удобствами, но обнесенный колючей проволокой, за которую выходить не разрешалось. Мы считали себя (потому что нас так считали) на казарменном положении. В коридоре был один телефон, с которого позволялось звонить. Нам звонить не разрешалось, а до мобильных было далеко.

Как-то, позвонив Кате, услыхала: «Мама, у тебя такой голос, как будто на тебя направлено ружье!» А оно так и было: около телефона стоял военный, правда, не с ружьем, а с автоматом…

Начиналась работа. Нам приносили текст доклада (он был главный) генсекретаря. Переводили, редактировали, перепечатывали. Через некоторое время приносили поправки. Это повторялось неоднократно.

Накануне открытия съезда или заседания вечером отвозили в Москву, а утром, конечно, по пропускам, приходили в Кремль, во Дворец съездов. Попав туда в первый раз, были удивлены бездарностью устройства: ведь это не концертный или театральный зал, а Дворец съездов, а работали на узеньких столах гримуборных! Для синхронных переводчиков – тесные душные кабины, для журналистов – небольшое количество телефонов и т. п. Потом удивляться перестали… Переводили на русский выступления арабских деятелей. Однажды это было не во Дворце съездов, а в Большом Кремлевском дворце на совещании коммунистических и рабочих партий, которое было созвано в 1968 году после вхождения наших танков в Чехословакию. Во многих странах начался повальный выход из компартий.

Выступления бывали зачастую очень резкими.

Мне досталось переводить выступление главного партийца из Судана. Забыла его имя, но помню, что он был очень образованным, окончил то ли Кембридж, то ли Оксфорд. Я сдала перевод, и где-то часа в два ночи меня вызывают к инструктору ЦК. У него в руках перепечатанный текст моего перевода, мною считанный. Он показывает мне строчки, где как раз идет резкая критика. Дает написанный им вариант этого куска и предлагает мне исправить на его вариант, полностью изменяющий смысл сказанного на абсолютное одобрение. Я вынимаю оригинал, написанный суданцем, нахожу это место и говорю, что изменить не могу, так как предлагается совсем другой смысл.

– Тем не менее надо поправить, – говорит он.

Я с дрожащими коленями говорю:

– Вы и поправьте, а здесь стоит моя подпись и я себе позволить подлог не могу.

На тех же коленях возвращаюсь к своим, рассказываю, все в панике, что мне врежут. Если он и исправил, то относительно меня повел себя прилично – никаких последствий не было.

Много лет спустя мы встретились. Я с Зямой была в Израиле, и нас пригласили к нашему послу Бовину. «Познакомьтесь», – а я, узнав своего инструктора ЦК, не успела произнести фразу «А мы знакомы», потому что получила вполне ощутимый удар: Зяма лягнул меня ногой. Был прав. Бовин был прекрасный человек, порядочный, и напоминать ему о вынужденных обстоятельствах, конечно же, не следовало.

Пишу об этом, потому что сегодняшние поколения пока что воспринимают такое как абсурд. Но надо, чтобы не потеряли присутствия духа и не позволили страху возобладать…

Глава 25

Встреча с Эрнстом Н.

Гастроли в Швейцарию. – «Сорок первый». – Эрнст Неизвестный. – Переводчица Инна. – Жить могу только дома.

1976 год. Театр на гастролях в Швейцарии. Я уже езжу с Зямой. Все живем в Цюрихе и на автобусах вместе с декорациями выезжаем в разные города. Сегодня – Берн, столица Швейцарии. С нами на редкость ужасный