Битва Деревьев - Илья Новак

— Всеми… Врешь. Ты не хозяин надо мной. Над Ланой, Монфором, кентаврами…

— Смерть властна и над вами. Я повелеваю смертью.

— Чего ты хочешь от нас? Зачем вы напали? Шаман замолчал. Он стоял, широко расставив ноги и загораживая проход.

— Твое имя? — повторил голос.

Еще несколько мгновений Эльхант разглядывал врага, затем решил, что ответов на свои вопросы не дождется, а раз так, то больше не о чем разговаривать с тем, кто поселился в теле орочьего колдуна. Агач рванулся вперед.

Он успел сделать три шага, когда палица опустилась на землю. Кэлгор вонзился в грудь под плащом, но от шипастого черепа во все стороны плеснулся свет, и земля задрожала. Захлюпала, изрыгая черные пузыри, жидкая грязь; силуэты, видимые поначалу смутно, а потом все отчетливее, заклубились вокруг.

Выдернув меч, Септанта опрокинулся на спину. Хотя палица пронеслась мимо — враг и не собирался ранить агача, — его будто очень сильно ткнули дубинкой в лоб. Все вокруг закружилось, и на мгновение перед взором Эльханта возник отец, каким он был сразу после смерти. Агач сжал зубы, понимая теперь, что напугало кентавров: каждый увидел во вспышке синего света что-то свое, некий самый большой ужас своей жизни… Но магия того, кто захватил плоть и душу шамана, слабела. Возможно, чем больше разрушалось мертвое тело, тем тяжелее было управлять им, использовать для своего колдовства, — а ведь кэлгор, пронзив грудь орка, погрузился в нее на длину кисти. Спустя миг Эльхант уже стоял на ногах, щурясь и тряся головой. Видение отступало, синий свет тускнел, силуэт мертвого отца, друида Альвара Гая, изгнанного из Корневища и вынужденного доживать свой век среди полудиких кочевых туатов Огненного Предела, растворялся в хладном воздухе подземелий… Шаман орков ковылял прочь по проходу, волоча палицу, и шипы ее оставляли глубокие борозды в земле.

Ощущая слабость, содрогаясь в приступах озноба, Эльхант опустился на колени и некоторое время оставался неподвижен. Шаман исчез — убрел куда-то в глубину прохода. Синий свет делался все тусклее, вскоре агач мог очутиться в непроглядной тьме. К тому же он услышал шум с той стороны, где, скорее всего, находилось поселение гноллей, которые всегда были не прочь полакомиться эльфийским мясом и обглодать эльфийские кости… Эльхант поднялся и пошел следом за орком, медленно нагоняя его, но стараясь не слишком приближаться.

Шаман вновь принялся бормотать — неведомый маг, повелевающий мертвым телом, на время оставил его в покое, и теперь до Эльханта донесся тоскливый голос того, кто страстно желал смерти, но никак не мог умереть, потому что некто не позволял сделать это, насильно удерживая душу орка в стране живых, не отпуская ее вниз, под корни Высокого Древа.

— Много оленей, кархагахи, рогачи, много их — кто из леса выгнал, зачем? Габа говорил: гругж, Драгажан — не надо, оставим их, но Драгажан хотел следом, и воины тоже — много оленей, вкусное мясо, и рога в дело пойдут, кубки из них, рукояти, клинки… Стали за оленями гнаться, через пустошь, к руинам. В руинах страшно, стая Габы никогда туда не входила. Почти догнали рогачей, когда… аграх! Черепа, кости, двигаются, всех убили, Драгажан смело дрался, хороший воин, свирепый, хоть и глупец — не послушался Габу, повел стаю в руины — и его убили тоже, растерзали совсем. Габа последний. Держали двое, держали Габу… Герных жаарга! Габа был смелый, любил жизнь, но его убили — такие глаза увидел, и голос, червивый голос, сказал: умри, Габа, но живи в смерти. Теперь багровое вокруг, камни и огонь, и гранит в небе, замки… Мертвый Габа — мертвый живет! Шаман отступал по земляным проходам, волоча за собой палицу, свет которой плескался двумя кругами: внутренним, более ярким, и вторым, тусклым,, стелившимся по стенам и полу. Эльхант шел позади, не приближаясь, но стараясь не отставать, размышляя, что делать теперь. Он не желал еще раз попасть во внутренний круг света и увидеть то, что увидел, когда оружие ударило оземь, — но хотел узнать больше.

Поселок гноллей остался далеко позади, коридор сузился. Впереди он круто изгибался. Орк тащился дальше, не прекращая бормотать. Когда он почти достиг поворота, Септанта побежал, выставив перед собой меч, но, как только нога встала в круг яркого света, шаман вздрогнул, словно пробуждаясь от сна, и развернулся, взмахивая палицей. Агач пригнулся, оружие пронеслось над ним, кэлгор вонзился в поясницу орка. Шипы зацепили капюшон, прижатый к спине ремнем ножен, рванули его, разорвав ткань. Эльхант упал и откатился, под стеной вскочил на одно колено, подняв меч над головой.

Орк вновь преобразился. Расправив плечи, блеснул на Септанту целым глазом и произнес холодно:

— Живой, который не хочет назвать свое имя, — ты убьешь это тело, убьешь дюжины других, но все бессмысленно, потому что смерть сама питает себя…

Что-то было в этом голосе, какие-то звуки примешивались к нему — шелест осыпающейся земли, хруст костей и нечто еще… Червивый, вспомнил Эльхант слова шамана. Червивый голос, казалось, лился не изо рта, но проникал в коридор откуда-то из иного, темного мира, словно эхо, звучащее бесчисленные тысячелетия, повторяющее одно и то же, отражалось от стен мертвых подземелий, то почти стихая, то вновь наполняясь силой…

— Это тело ослабло, но его смерть ничего не даст тебе.

Последние слова донеслись уже из-за поворота. Эльхант ощупал порванный капюшон и, хмурясь, зашагал следом. Провел ладонью по стене — из земли выступал камень. Дальше был оползень, часть коридора перегораживала груда щебня. За ней открылась пещера, низкие своды и пол которой состояли уже целиком из камня. Эльхант остановился, разглядывая ряды невысоких светящихся конусов. Орк шел, хрустя костями, лежащими между… между могильными памятниками. Очень необычными памятниками. Они напоминали волнистые горки хрусталя и светились трепетным, чуть мерцающим зеленоватым светом. В сравнении с резким сиянием палицы свет этот казался нежным, мягким. Над каждым холмиком он поднимался расширяющимся кверху столбом, под сводом они сливались в пелену цвета молодой листвы.

Эльхант направился вслед за плетущимся между надгробиями орком, погрузив кончик меча в световой пласт у свода пещеры: мельчайшие искорки, танцуя, заструились вдоль клинка, образуя позади него едва заметный шлейф свечения более яркого, чем вокруг, и дальше медленно угасая.

На другом конце пещеры виднелось отверстие очередного туннеля, но шаман не дошел до него, остановился в центре подземного кладбища, где свет нескольких могильников потускнел и будто сломался, приобрел неприятный, резкий оттенок. Здесь каменный пол был раздроблен, хрусталь испещрен трещинами и сколами. Вокруг валялись кости — груда матовых позвонков, фаланг, ключиц и ребер, большинство, как показалось Эльханту, звериные, но часть — останки детей деревьев и орков.

В стороне, раскинув руки, лежал мертвый железнодеревщик в доспехе.

Шаман поднял палицу. Сообразив, что сейчас произойдет, Септанта бросился к нему, но ударить кэлгором в третий раз не успел: шипастый череп обрушился на костяную груду, залив ее потоком ненасытного ядовито-синего света. Тот впитался в кости, и вновь древнее эхо принесло из чужого мира холодный голос. Он шептал, отражаясь от стен, кружась под низкими сводами, перебивая и накладываясь на самого себя, повторяя слова, постанывая и подвывая: