Карантин - Кэти Чикателли-Куц

Рядом доктор Демарко говорит:

– Прошу, не стесняйтесь задавать любые вопросы, миссис Торнтон. Ваша дочь в прекрасных руках. У меня самой дети. Знаю, как все это пугает.

– Спасибо.

Доктор Демарко уходит, и, прежде чем она успевает хотя бы добраться до двери, я подскакиваю на койке.

– Мамочка! – я не звала ее так с раннего детства, но сейчас слово просто срывается с губ.

– Флора! – отвечает она, уже распахнув руки, и сгребает меня в крепкие объятия. Так приятно, когда к тебе прикасается кто-то родной… мама. – Получилось вылететь раньше. Хотела сделать тебе сюрприз. О, как же хорошо тебя обнимать.

– И мне, мам. – Меня почему-то трясет.

– О Флора, мне так жаль. – У нее на глаза наворачиваются слезы и текут по лицу.

Хочется все ей рассказать. Как симулировала жар, как хотела сбежать от жизни в Бруклине, как изменился отец и как мне не хватает того отца, которого я знала когда-то… отца, которого у меня уже никогда не будет. Но вид того, как она беспокоится обо мне, когда все это – по сути, моя вина, скручивает внутренности в узел вины.

– Мне жаль, мам.

– Нет, дорогая, ты не представляешь, как жаль мне. Надо было настоять на том, чтобы отец тебя не приглашал.

– Ладно, мам.

Она закусывает губу точно так же, как я, когда хочу остановить слезы. Это никогда не срабатывает.

– Просто… – начинает мама, пытаясь вытереть глаза и нос, но мешает костюм химзащиты, и слезы текут ручьем.

Я и раньше видела, как плачет мама, но слезы никогда не заставляли меня усомниться в ее силе.

Она глубоко вздыхает.

– Я просто хотела, чтоб она тебе понравилась. Это убивает меня, но это все, чего я хотела.

– Хорошо, мам, – снова говорю я.

– Хотя я не сказала тебе кое-что, – теперь она тараторит. – Когда я предложила твоему папе пригласить тебя, он ответил, что Голди думала о том же. Она действительно хотела подружиться с тобой. Заказывала в интернете вещи, чтобы украсить твою комнату. Даже сделала доску в «Пинтересте» и назвала ее «Комната моей дочери».

Она снова горько смеется, как всегда, говоря о Голди. Но в глазах появилось что-то новое.

– Ты о чем, мам? Ты ее ненавидишь.

– Нет, Флора. Я ненавижу мысль о ней. Ненавижу, что она олицетворяет мой распавшийся брак, распавшуюся жизнь. Но она разваливалась еще до того, как появилась Голди.

Мне же положено ненавидеть Голди. Я потираю лоб.

– И, Флора… мы все согласились, что тебе нужен отдых… ты заслуживаешь его.

– Отдых от чего?

– От заботы о Рэнди.

– Что, теперь я и за кузеном не могу ухаживать? Спасибо большое, мам.

– Нет, детка, вовсе нет. Наоборот. Ты так хорошо заботишься о нем. Но надо заботиться и о себе.

– Проводить время с тем, кого ненавижу… кого ты ненавидишь… значит заботиться о себе? Особенно когда это даже не идея отца?

– Да, звучит не очень вразумительно. Но, прошу, пойми: это решение было принято из любви к тебе, нашей общей любви. – Она изучает мое лицо, давая мне осмыслить все это.

– Итак, предполагается, что после того, как четыре года я не слышала о ней ничего, кроме самого дурного, теперь должна полюбить ее вот так просто, по щелчку пальцев? А как же папа? Он так изменился с тех пор, как вы были женаты. Иногда кажется, что его вовсе не волнует жизнь до Голди.

– Дорогая, прости. Это ужасно, что я так настроила тебя против них. Ужасно, что ты сомневаешься в папиной любви. Я так сильно оттолкнула его от нас.

Голова у меня плывет. Во время разговора смутно осознаю, что Оливер находится в той же палате, за шторой. Но не стыжусь и не стесняюсь ничего из сказанного. Странно, но мне даже хочется, чтобы он услышал это… чтобы знал все обо мне, о моей семье. Хочу, чтобы он узнал меня.

Мы с мамой продолжаем разговор, но это – пустая беседа по сравнению с началом нашей встречи. Я говорю, что больничная еда не так уж плоха. Она вспоминает, как в восемь лет у меня был тонзиллит. Рассказывает, что Рэнди сильно скучает по мне. Я едва не признаюсь во всем после истории, как прошлым вечером он сидел в своей комнате и плакал, глядя на мое фото. Но я храню свой секрет, свой и Оливера.

Когда час подходит к концу, за мамой возвращается доктор Демарко. Мама снова крепко обнимает меня, говорит, что увидимся через несколько часов, отстраняется и тихо добавляет:

– В следующий раз хочу познакомиться с Оливером.

Я машу на нее руками, а она улыбается, выходя из палаты вместе с доктором.

Не хотелось слушать разговор Флоры с мамой, но в общей палате просто нет ничего, похожего на приватность. Я пытался сосредоточиться на маме и отключиться от разговора за шторой, но это было невозможно.

Сочувствую Флоре. И ее маме. Сочувствую кузену Флоры, о котором она пока мало рассказывала. Сочувствую даже Голди, у которой, кажется, добрые намерения.

На ком бы женился потом мой отец?

Наконец наши мамы уходят. Слышу тяжелое дыхание Флоры. Хочу успокоить ее, сказать, что все в порядке, что у нее потрясающая семья и сама она потрясающая. Уже встаю, чтобы пройти на ее сторону палаты, но снова опускаюсь обратно. Потом встаю опять, но Флора включает телик и садится его смотреть.

Гляжу через окно в коридор, еще обдумывая то, о чем мы говорили с мамой. Все ходят туда-сюда по коридору. Джои машет мне рукой всякий раз, проходя мимо. Поразительно, как такой незначительный жест способен вскружить голову.

Уже узнаю всех, бегущих за стеклом. Совершенно лысую женщину в медицинской форме. Даже не коротко стриженную, а просто лысую. Она красивая. Мужчину в лаборантском халате с чернильным пятном на кармане. Интересно, он стирал его, но пятно осталось, или еще не стирал? Может, он ставит чернильные пятна на все халаты, которые у него есть? Вот женщина с яркой татуировкой дракона на предплечье. Я назвала дракона Спайком.

Палата по другую сторону коридора пуста, и, надеюсь, так оно и будет. Появляется кто-то новый. Девушка-подросток держит перед собой телефон, явно делая селфи. Она пытается незаметно отрепетировать волнение и испуг: прижимает руку ко рту, широко распахивает глаза. Скользит пальцами по экрану. Ей не нравится то, что получилось, и она пытается принять другую позу, на этот раз – прижав ладонь к щеке. Этот вариант ее, кажется, устраивает, так что она идет дальше и останавливается прямо перед нашей палатой. Девушка поднимает взгляд, сверяясь с номером на двери, затем видит меня и вздрагивает.

В этот момент я ее узнаю.

Келси тут.

Келси тут. За стеной больничной палаты. Врач показывает ей, как надевать костюм химзащиты. Она писала, когда вышла из номера отеля, когда садилась в такси, когда вошла в госпиталь, так что я не знаю, почему так удивлен, увидев ее. Но я удивлен. И все мучаюсь вопросом, видела ли она мой пост о Флоре.