Русская война 1854. Книга третья - Антон Дмитриевич Емельянов

— Нет, и ладно. В чем еще слабость врага? — продолжил я с каменным лицом.

— После такого обстрела корабли турок наверняка повредило. Удивительно, почему контр-адмирал Вульф не вывел навстречу свои пароходофрегаты, — мичман Прокопьев оказался ближе к правильному ответу.

Вот только после его слов внутри меня все сжалось. Как-то разом вспомнилось, что в нашей истории этот самый Вульф свои пароходофрегаты просто затопил, оправдавшись, что враг был слишком силен. Как будто это повод лишать флот одного из мощных ударных кулаков, причем даже без намека на пользу, как было в случае с перекрытием бухты Севастополя.

— Наших кораблей в гавани нет, — доложил Митька, и я выдохнул. — Кажется, враг использовал «Ласточки», чтобы узнать, когда они уйдут, и подобрать подходящий момент для атаки.

Как много лишних слов…

Похоже, война все же не лучшее время для обсуждений. Я невольно вспомнил вчерашние упреки в свой адрес, выдохнул, успокаиваясь, и принялся раздавать приказы. Прокопьеву — чтобы передал информацию Новосильскому и просил зажать поврежденные корабли. Это же почти Синоп — враг без ветра, а мы можем на скорости навязать ему бой на своих условиях. Даже лучше, ведь в отличие от того раза береговые батареи будут на нашей стороне.

— А «Ласточки»? — осторожно спросил Лесовский.

Понимаю его беспокойство. Я уже и сам без всяких труб видел, как планеры возвращаются на корабли, вокруг них суетятся техники, меняя ускорители — и уже скоро они полетят к нам. Готовым к бою кораблям им не навредить, а вот «Севастополю»… Я отдал приказ спускать передний баллонет, оставив при этом задний. В итоге нос дирижабля задрался, и врубившиеся на полную двигатели тоже включились в набор высоты. Как минимум это преимущество точно будет за нами. А вот дальше…

С бывшего «Лондона» взлетела первая чужая «Ласточка», нацелившаяся не на город, а на нас. Я прямо-таки видел, как сразу две ракеты Конгрива разгоняют излишне прямое и широкое крыло. И оно не выдержало. Как минимум второй полет под нагрузкой за столь короткое время, и даже без какого-либо участия с нашей стороны в деревянной конструкции что-то хрустнуло.

Минус один. Кто-то из наших закричал «ура», но я даже не повернулся, следя за показателями высотомера. Чтобы все враги упали — так нам точно не повезет, а значит, придется поработать. Ну да, остальные взлетели без происшествий… Дирижабль тем временем забирался все выше, пилоты вражеских «Ласточек» поняли, что не успевают, и тоже начали задирать морды вверх. Вот только на одних ракетах им нас не догнать, сильных теплаков тут тоже нет…

Никто другой еще этого не понял, но мы уже вышли из-под удара. А вот медленно ползущие за нами вражеские «Ласточки», словно замершие на месте — они нет. Махнув Лесовскому, чтобы подменил меня на штурвале, я подошел к одному из лежащих у стены длинных деревянных ящиков. Открыл — в груде опилок лежала новенькая, только пристрелянная винтовка из Литтиха. В мешочке рядом — отобранные один к одному конические патроны собственной отливки.

С такими даже я на тестовых стрельбах показывал результаты выше среднего… Но сейчас нужны лучшие! Как там кто-то говорил: каждый должен просто хорошо делать свое дело.

— Держи! — я перекинул винтовку Митьке, и казак крепко прижал ее к груди.

Следующую минуту мы готовили позицию: Лесовский выравнивал скорость и поворот «Севастополя» к ветру, чтобы мы замерли на месте. Мы с Прокопьевым отодвинули часть фанерных щитов с бока гондолы, а Митька, выбрав одну из ползущих к нам крылатых целей, плавно нажал на спусковой крючок. Грохот выстрела… Дирижабль благодаря жесткому корпусу легко сдержал его отдачу, разве что немного вздрогнув. А вот ближайший к нам враг резко дернулся и вывалился из удерживающих скоб своей «Ласточки».

Минус один, и то ли еще будет — Митька уже перезарядился и наводил винтовку на новую цель.

Глава 9

Считаю… Только глупцы не любят математику, потому что нет ничего приятнее, чем считать убегающих врагов. А они убегали! Митька, несмотря тянущее из-за раны плечо, сбил уже двенадцать вражеских «Ласточек», и остальные повернули обратно. Рассчитывали спрятаться на кораблях, осознав, что без прикрытия летающие аппараты — это просто мишень, жизнь которой может оборваться в любой момент.

Вот только и внизу не будет спасения.

Новосильский не струсил, не стал осторожничать! Оставив транспорты позади, «Императрица Мария», «Кулевчи» и «Мидия» уверенно заходили на траверз керченской бухты. Лже-турецкие корабли пытались повернуться им навстречу, но слишком увлеклись — сначала штурмом города, потом попыткой сбить «Севастополь» — и сейчас, уступая в ветре, просто не успевали.

Новосильский зашел со стороны кормы — причем Федор Михайлович не стал терять время, давая врагам шанс поймать ветер. Пользуясь тем, что противник не успевает за ним, он сразу сблизился на убойные триста метров и разрядил пушки. Сначала с кормы, когда им могли отвечать буквально пара орудий. А потом и борт к борту — только наши пушки были к этому готовы, а вражеские пока что пытались прийти в себя после недавних попаданий. Тем не менее, несколько вражеских ядер ударили и в наши борта — сдаваться и сбегать никто не собирался. Или нет…

Игнорируя огонь, почти вся вражеская эскадра развернулась и двинулась в сторону транспортов. Все кроме 92-пушечного «Перваз-Бахри» — он, приняв на борт все вернувшиеся «Ласточки», развернулся в другую сторону и, раскочегарив паровую машину, принялся отрываться против ветра. Кажется, вражеский командир принял свое решение: выбрал гарантированно сохранить флагман и уцелевших пилотов, пожертвовав всей остальной эскадрой. Ну и пусть? Битые, они теперь всегда будут нас опасаться…

Или нет? Если дать над ними круг на «Севастополе», то с тысячи трехсот метров Митька еще сможет их расстрелять, а они нас — уже нет. Красивая была бы точка, но лучше оставлю это открытие для наших врагов на следующий раз. Пара трупов сейчас и выигранный бой в будущем — разница очевидна. Так что вместо уходящего линейного корабля мы сосредоточились на остальных. Новосильский перекрыл им путь к нашим транспортам и продолжил обстрел, ну а мы выбивали сверху офицеров, кто только собирался подумать о сопротивлении.