Роль любимой женщины - Евгения Михайлова

— Да. Спасибо.

В кабинете Слава и Сергей еще покурили, повздыхали.

— Оборвал он нам ниточку? — спросил Сергей.

— Не факт, — ответил Земцов. — Как считает Масленников, мертвые рассказывают охотнее, чем живые.

Это был очень грузный человек неопределенного возраста и экзотической внешности. Длинные, тусклые и жирные волосы обрамляли грубое, чувственное лицо с проницательными темными глазами и жадным ртом над длинной бородой. Волосы спускались до плеч солидного офисного костюма с белой рубашкой. На пальцах крупных рук сверкали дорогие перстни. А поверх черного пиджака на толстой золотой цепи висел большой крест.

Дмитрий Афанасьевич Тренин был владельцем крупного похоронного бизнеса. В чиновничьей шкале ценностей являлся особой, приближенной к городской власти. Но называли его все отцом Дмитрием. Верующие клиенты и партнеры считали его священнослужителем, тем более что сфера услуг предполагала тесный контакт с церковью. Он не противился, когда особо экзальтированные верующие бросались целовать его руку. И никогда ни с кем не прояснял вопрос своего сана, который просто был по умолчанию.

И в деятельности Тренина было не много людей, которых интересовало истинное положение вещей. Если такие люди существовали в принципе.

А узнать прошлое отца Дмитрия было несложно. Просто набрать в поиске гугла его имя, фамилию, должность. И являлась красочная история, достойная приключенческого романа. Лет двадцать назад выпускник московского технического вуза был принят на работу инженером в частную строительную компанию элитного жилья. Быстро сделал карьеру от стажера до финансового директора. А потом произошло жестокое убийство владельца компании в его квартире. Двух убийц нашли, но при задержании они оказали сопротивление и были застрелены. Компанию возглавил Тренин. Прошел год, Дмитрий был уже очень богатым человеком, дело его преуспевало, но совершенно неожиданно раскрылись обстоятельства убийства первого владельца. Преступник, задержанный по совсем другому делу, пошел на сделку со следствием и рассказал, что был третьим убийцей шефа Тренина. И что нанял их, а затем заплатил полиции, чтобы застрелили исполнителей, сам Тренин.

Дальше в биографии полный провал. Тренин отсидел свой срок, остался где-то на Севере, а через пятнадцать лет объявился в Москве. Ни у кого не было большого желания опознать в нем заказчика убийства и бывшего зэка. Он явился в ореоле нового богатства, уже сибирского происхождения, был востребован московским чиновничеством, получил на каких-то всем удобных условиях лакомый кусок московского бизнеса. И, главное, так верно и так удачно Дмитрий создал свой новый имидж, что он и стал его личной нишей в сложном и темном здании олигархата.

Отец Дмитрий говорил неторопливо, вкрадчиво и убедительно. Он знал все о доброте, жертвенности и гуманизме. Он умел слушать и даже помогать. Очень отличался как от кондовых, заносчивых чиновников и бизнесменов, так и от тех темных и необразованных попов, которые тоже ни к сану, ни к вере часто отношения не имели.

А в деле он мог убедить и обломать любого. Там, где бесполезны психологические аргументы, работает опыт человека, прошедшего путь от преступления и наказания до покорения финансового олимпа на новом уровне.

Загородный дом отца Дмитрия был великолепным образцом архитектурного гения и собственного вкуса хозяина. Этот прекрасный, комфортабельный терем стал и усовершенствованной строгой кельей отшельника-миллионера, и дворцом неброской роскоши, обладатель которого получил возможность отдохнуть от тюрьмы и сумы. И всего, что было в его мрачной судьбе, в которой победить важнее, чем выжить. А цены у победы не было вовсе. Любая цена.

Дмитрий любил по вечерам путешествовать по комнатам, залам, укромным и самым неожиданным помещениям своего дома. Этот дом и был им — со всеми достоинствами, пороками, тайнами и пристрастиями.

В зале, обшитом дубовыми панелями, с плотными черными шторами на окнах, круглосуточно горели особые светильники. Они освещали уникальные полотна. Шедевры-подлинники: Рубенс, Мане, Делакруа, Дали и многое другое. Эксперты живописи очень удивились бы, побывав в этом зале. Тот, кто подбирал эти картины, любил не просто живопись. Он любил любовь, страсть, порок, наготу и любые прихоти своего тела. Он пришел к возможности ни в чем себе не отказывать. Ни в мыслях, ни в желаниях, ни в способах осуществлений. Этот вдохновенный коллекционер явно не был лишь созерцателем.

Дмитрий провел самый насыщенный по мыслям и чувствам час в своей галерее, где он пил дорогой коньяк, курил трубку и общался со своими главными единомышленниками — гениальными авторами этих полотен. Дмитрий задавал им вопросы, получал ответы. Да и ему было что им рассказать о своем многогранном опыте, о своих чувствах, ощущениях и открытиях в той «низкой» сфере, которая на самом деле и есть залог человеческой устойчивости во всем.

Дмитрий мог признаться своим невидимым друзьям в том, что по жизни завидует только им. Их таланту, их выходу — все запечатлеть, сохранить, подарить миллионам незнакомых людей разных поколений такие минуты смакования, торжества и откровений. Такое удовольствие и проникающую в кровь бессмертную преданность страсти. Только этого Дмитрию и не хватало — художественного дара. Он знал, что хотел бы написать красками на полотне. Чтобы, увидев его творение, любой ужаснулся, содрогнулся и пришел в восторг.

Все остальное он мог. Больше ему завидовать нечему. В том и была разгадка великого терпения и милосердия отца Дмитрия: он ощущал себя неизмеримо выше всех людей, которые его окружали. Огромного количества людей. Он их жалел и больше всего любил в себе эту жалость к тем, кто недостоин его мизинца.

После плотного и вкусного ужина, вечерних омовений, которые были чем-то средним между ритуалом и чувственным наслаждением, Дмитрий отправлялся в свою опочивальню. Это и спальней-то трудно назвать, столько стилей, столько уникальной мебели и эксклюзивных изобретений интерьера было в комнате, предназначенной всего лишь для сна. У кого-то только для сна. Для Дмитрия ночь, быть может, самый яркий фрагмент суток.

Этим вечером он сознательно тянул время. Он представлял себе, как задыхается от нетерпения, как мечется тигрицей по запертой комнате та, которая его ждет. Таким было его условие. Женщина, которую он принимал, не могла покидать спальню и передвигаться по дому. Не могла находиться без него в других местах. Так он устанавливал границы своих отношений с женщинами. Так объяснял избранницам их место и свою власть.

Он вошел к ней, когда по его расчету она дошла до кондиции. Она рычала и рыдала, не могла насытиться, не могла успокоиться. Она была готова на все. Более того, ей всего было мало. Дмитрий выжимал ее, как лимон, а она вновь наполнялась своим бешенством и жаждала продолжения. Женщины никогда не засыпали в его постели. А утро Дмитрий непременно должен был встретить один. И потому на рассвете, бросив взгляд на просветлевшую штору, Дмитрий мягко сказал:

— Тебе пора, Катя. Жди. Я позвоню.