После долгих дней - Светлана Еремеева

Ночью гости спали в палатках уехавших немецких коллег. Александр долго не ложился, он по обычаю обошел теперь уже опустевший лагерь, почувствовал, как земля остужается после заката, как от нее идет ароматный, усыпляющий пар, взглянул на французский триколор, на котором концы были испорчены в двух местах то ли от ветра, то ли от сильной жары. Он долго смотрел в небо. Смотрел на мерцающую серо-желтую луну, на звезды созвездий Лебедя и Лиры, на яркую, пронзительную звезду Денеб. Ему подумалось, что в те далекие годы, когда строился и развивался город Меде, его жители так же смотрели в небо и видели те же звезды, только назывались они тогда по-другому… Вернувшись в палатку, Александр, как всегда, сделал записи сначала в тетрадь, затем занес исправленный вариант в компьютер.

Ковчег сына Убара-Туту скоро должен был причалить к суше, а здесь, в этом мире, как думалось Александру, наоборот, все приближалось какому-то безумному, нелепому концу. Казалось бы, мир достиг своего расцвета, человек находился на вершине познания, а все снова летело в пропасть.

Со дня на день от лагеря могли остаться только воспоминания, и Александру хотелось успеть найти хоть какое-то доказательство того, что Золотой зиккурат существует, найти и спрятать в багдадском Национальном музее остатки того далекого мира, который, будучи открыт человечеству спустя тысячелетия, во второй раз мог быть погребен и обречен на вечное забвение. Да, ему хотелось доказать кафедре и лично Чернякову, что он не Джон Аллегро, а Генрих Шлиман, но все же главное чувство, которое владело им, было чувство завершенности поиска. Истина была слишком близко, чтобы все бросить в последний момент и сбежать во Францию. Даже отдаленные выстрелы и взрывы не могли Александра остановить.

Посланник жрецов из Башни Магов явился ближе к вечеру. Энмешарр принял его спокойно, стараясь не выдать волнения, накопившегося за часы ожидания – нестерпимые часы, которые тянулись как годы. За время, проведенное в тишине и полном одиночестве, энси вспомнил практически все – от детства и юности до последних мрачных дней, которые казались мучительной пыткой. Было страшно осознавать, что конец близок, все рушилось, хотя вокруг ничего не менялось, текло как прежде, и никто, кроме него, не знал, что гибель неизбежна. Именно в такие минуты, когда истинные ценности обретают свое животрепещущее значение, второстепенное, которое еще недавно казалось главным, становится бессмысленным и пустым. Никакие тайны и соглашения, никакие договоры между энси и жрецами Шумера не были для Энмешарра столь же важными, как жизнь сына. Он принял решение сам для себя, не желая посвящать в это царя Шуруппака, других царей и жрецов Шумера. Он совершит преступление ради жизни сына, станет предателем.

Посланник вошел, как всегда, осторожно и неслышно; платок, закрепленный на голове жгутом из золотистой ткани, покрывал лицо, шею и плечи. Энмешарр не знал ни его имени, ни его звания, никогда не видел его лица, но хорошо знал голос посланника.

– Есть ли вести от сына Убар-Туту, дорогой энси Энмешарр? Жрецы волнуются и хотят знать, что происходит в Шуруппаке.

– Пока вестей нет, дорогой посланник. Мой гонец должен вернуться только завтра, а гонец сына Убар-Туту уехал сегодня утром.

– Мы надеемся, что вы будете держать нас в курсе дела.

– Не сомневайтесь, дорогой посланник.

– А в каком положении находятся прибрежные территории Шуруппака и Лагаша?

– К сожалению, известия неутешительны… Разлив неизбежен, залиты деревни, близко расположенные к берегам Евфрата и Тигра. Люди бежали оттуда в большие города, урожай зерна и винограда погиб под водой, утонули большие стада овец и коз.

– Как печально и страшно слышать все это. Энлиль гневается на нас, но договор важнее…

– Важнее… – начал было Энмешарр, но осекся.

Посланник настороженно вслушивался в мрачную тишину, неожиданно прервавшую беседу.

– Вы что-то хотели сказать, дорогой энси?

– Нет, – ответил Энмешарр, собравшись с силами. – Вам показалось, дорогой посланник.

– Что же… Миссия моя на сегодня выполнена. Желаю приятных снов, дорогой энси. До завтра.

– Всего вам доброго, дорогой посланник. До завтра.

Как только гость вышел, Энмешарр вскочил, надел приготовленную заранее черную тогу, замотал лицо платком и вышел вслед за дильмунцем. На улице было темно, и посланник, шедший медленно, ни о чем не подозревая, даже не догадывался, что за ним босиком, чтобы не создавать шума, следовал энси, то и дело останавливаясь и пережидая в тени какого-нибудь дома или дерева. Так, не спеша, шаг за шагом, посланник и Энмешарр подошли к холму, над которым возвышался уже погруженный во тьму зиккурат. Они поднялись по крутому склону на просторное плато, подошли к воротам сада. На счастье Энмешарра, охрана, совершающая вечерний обход вокруг ограды перед садом и зиккуратом, была в этот момент достаточно далеко от центрального входа. Ему удалось войти в сад вслед за посланником, не будучи замеченным. На тот случай, если бы солдаты все же его увидели, у энси было заранее заготовлено оправдание: он с утра нарочно забыл в часовне одно из своих культовых украшений.

Сад зиккурата был засажен деревьями и кустарниками. Энмешарр двигался осторожно и неслышно, боясь поскользнуться, или зацепиться за ветку, и выдать свое присутствие в запретной зоне: к золотым стенам зиккурата могли проходить только дильмунцы, таков был обычай, заведенный с незапамятных времен. Когда посланник приблизился к входу в зиккурат, Энмешарр ускорил шаг: он хотел подойти как можно ближе, чтобы услышать общий пароль, позволяющий дильмунцам, иногда не знавшим друг друга, прибывавшим из других городов, проходить в храм. Энси скрылся в тени фасада, под статуей богини Нинлиль, и прислушался. Посланник постучал, спустя какое-то время изнутри послышался глухой, едва различимый голос, на который посланник ответил, к удивлению Энмешарра, громко и отчетливо, что позволило энси без труда услышать и запомнить это Слово. Дверь распахнулась, озарив посланника ярким лучом света; как только дильмунец вошел, дверь захлопнулась, все погрузилось в кромешную тьму.

Энмешарр с трудом, на ощупь, проделал обратный путь по городу, где не было ни огонька, только луна и самая яркая звезда из созвездия Пантеры позволяли догадываться о попадавшихся на пути зданиях, предметах и зеленых посадках. Энси вздохнул, когда впереди замаячила освещенная факелами базарная площадь и показались едва заметные огоньки, мерцавшие в узких оконных проемах его дворца. Окошко Хоседа было темным, юноша не вернулся, мысль о том, что сын мог погибнуть от когтей дикого зверя, сжимала жрецу сердце, но он верил Нергалу – бог подземного мира не мог соврать. Энмешарр знал Слово, значит, Хосед будет жить – ценой предательства, о котором Энмешарр не думал в эти минуты! Поднявшись к себе, энси достал свежую, еще мягкую глиняную таблицу, начертил на ней два знака, положил ее перед собой, чтобы таблица просохла. Неожиданно энси почувствовал непреодолимую усталость, силы покидали жреца, он положил руки перед собой, опустил на них голову, с которой медленно сползла черная накидка, закрыл горящие от боли глаза и уснул.