Причуды богов - Елена Арсеньева

Не веря глазам своим и не в силах отвести их,всматривалась Юлия в бесстыдное действо. Мужчины были все на подбор молодыекрасавцы, особенно один: стройный, золотоволосый, кудрявый. Он стоял спиной кЮлии, и она невольно задержала взгляд на его фигуре Аполлона, которую портилитолько тощие, чрезмерно волосатые ноги сатира. В этот миг мужчина столь буйновторгся в верхнюю девицу, что та не выдержала натиска и рухнула на своюнапарницу. Мужчина, матерясь, вскочил сверху, не упуская удовольствия, и на столе-ложеобразовалась такая разнузданная свалка, что это зрелище оказалось непосильнодля Юлии: лишившись сознания, она рухнула на пол под дверью комнаты в самый пикцарившего там блудодейства.

Здесь ее и нашла мадам.

* * *

Почти месяц провела Юлия, не вставая спостели, а когда доктор признал, что горячка пошла на убыль и угрозы жизни издоровью больше нет, к больной явилась мадам Люцина и повела на нее стольпрямую атаку, что Юлии сперва показалось, будто слова этой рыжей красивойженщины с беспощадными черными глазами – тоже порождение бреда.

На первый раз Люцина сообщила, что служка Яцекбыл ближайшим сподвижником Петра Высоцкого – преподавателя строевой подготовкишколы подпрапорщиков и лидера варшавского мятежа, – а потомуреволюционеры, теперь крепко державшие власть в руках, поклялись, чтоперевернут город, но отыщут убийцу. При всей доброте своей пан Аскеназа ненамерен более рисковать и держать у себя разыскиваемую полицией особу, к томуже русскую, хладнокровно лишившую жизни своего любовника, поляка-патриота.

– Он мне не любовник! – с отвращениемвскричала Юлия. – Он хотел изнасиловать меня!

Голос ее оборвался рыданием, но лицо мадамЛюцины выразило искреннее недоумение и даже ужас:

– Всего-навсего?! И за это… за такую малостьлишить человека жизни?!

У Юлии началась истерика – и Люцина удалилась,сочтя, что на сегодня довольно.

Явившись назавтра, мадам с удовлетворениемотметила на лице больной следы слез и страха и небрежно бросила на постельпачку бумажек, испещренных цифрами. Повертев то одну, то другую, Юлиянаконец-то поняла, что это счета – и суммы на каждом стояли немаленькие. Люцинаплотоядно улыбнулась:

– Вижу, ты все поняла, дитя мое! Да, этосуммы, которые ты должна пану Аскеназе. За лекарства, за визиты пана доктора,за уход, за питание, за постель, за сиделку. За все. Не стану называть цифры –они таковы, что и здорового с ног собьют, а ты еще слаба! Скажи, Юлька, чтобудем делать?

– Я верну! – горячо вскричалаЮлия. – Я вам все верну!

– М-да? – холодно воззрилась на неемадам. – И каким же это образом?

– Мне нужно добраться до своих, найтиродителей. Они богаты! Они вам все вернут!

– Если они живы, – уточнилаЛюцина. – Если захотят отплатить добром за добро «презренным полячишкам».И если вообще когда-нибудь кацапы войдут в Варшаву, чего Бог не допустит! Нет,не допустит! – Она всей ладонью перекрестилась размашистым католическимкрестом с такой уверенностью, как будто Бог только что пообещал ей это. –Слишком много «если»! А если хоть одно из них не сбудется?! Пан Шимон не уполномочилменя рисковать!

– Что же делать? – убито шепнула Юлия,воспитанная в понятии, что залезть в долги – это самое ужасное, что можетсделать русский дворянин. Боже мой, как презирали отец с матерью тех, кто неплатил по счетам лавочников, портных, владельцев конюшен, кто не отдавалкарточные проигрыши, закладывал имения, снова и снова влезая в невозвратимыедолги! «Продай все с себя, – не раз говорил отец, – но чужое верни!»А что могла продать Юлия, если даже сорочка на ней была чужая?

– Что же мне делать?

– Да ничего особенного, – хмыкнула мадамЛюцина. – Всего лишь заработать эти гроши да злотые!

Юлия растерянно моргнула. Работница из неебыла, конечно, аховая, но все же благодаря старой Богуславе она выросла невовсе белоручкой, а посуду мыть или пол скрести, надо полагать, –премудрость не столь уж хитрая. Что позору ни в каком труде нет, Юлия смалолетства усвоила, а потому она, облегченно вздохнув, сказала:

– Я на любую работу готова!

Мадам Люцина с трудом изобразила довольнуюулыбку. Ей вообще не нравились такие худышки, к тому же сероглазые дарусоволосые – бесцветные, вдобавок – русские, поэтому ей не хотелось самойопробовать новенькую, а значит, сочувствия она у мадам не вызывала… И бережногок себе отношения не заслуживала. Кроме того, застарелый порок всегда узнаетдобродетель (пусть и оступившуюся ненароком!) по тайному стыду, который она внем производит, а мадам Люцина терпеть не могла стыдиться чего-то и кого-то,тем паче – какой-то приблудной кацапки. Было бы лучше, если бы девказаартачилась и ее нужно было бы образумить оплеухой, а то и двумя-тремя!

– Ты женщина? – спросила Люцина напрямик,но Юлии почудилось, будто она ослышалась.

– Что?! Разве я похожа на мужчину?

– Дура! – беззлобно ругнуласьмадам. – Мужичка! Я имею в виду, ты уже с кем-нибудь…

Тут она употребила глагол столь прямой игрубый, что в памяти Юлии вмиг возник Яцек со своим кузнечным молотом междуног, и судорога отвращения прошла по ее лицу.

Ясно, что имеет в виду мадам: утратила Юлиядевственность или нет? Странно, какое это может иметь значение для прислуги?Или… Или это она сама все себе напридумывала, а Люцина прочит ее вовсе не вприслуги? В памяти возникли сплетенные тела на плюшевом столе, запах похоти,крики похоти… И ее осенила догадка столь ужасная, что она даже не дала себевремени подумать: слетела с постели и опрометью кинулась мимо Люцины впритворенную дверь. Но мадам была начеку и, поймав ее за край пеньюара, с такойсилой рванула к себе, что Юлия навзничь опрокинулась на ковер. В одно мгновениемадам навалилась на нее и наконец-то вкусила удовольствия: с оттяжкой хлестнулапо щекам и раз, и другой, и третий… Остановилась с трудом, и то лишь потому,что вообразила, во что превратится это лицо после таких ударов! А ведь девкенужно работать!

Стиснув железной правой рукой запястья Юлии,она придавила коленями ее ноги, не давая вырваться, а левой рукою пошарила в еесокровенном с бесцеремонностью евнуха, который на невольничьем базаре покупаетрабыню для гарема своего господина. Юлия со стоном забилась, затрепыхалась, номадам Люцина была слишком опытной лесбиянкой, чтобы не знать, как отворяютсяврата к блаженству женского тела. Но она не могла не понимать, что Юлия бьетсяпод ней вовсе не в экстатических судорогах, а всеми силами пытаетсяпротивиться, и недовольно выкрикнула: