Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви - Ольга Александровна Савельева

обидки. Надоело слушать, как я ничего не делаю.

— Я так не говорил. Я просто спросил, что ты делаешь. А ты сразу орать.

— Это ненормальный вопрос. Задавая его, ты как бы говоришь: я не вижу результата, не вижу, что ты для меня делаешь. И получается ничего.

— А нельзя просто ответить? Без ерничества? Может, я правда просто не вижу.

Семья — это команда, где один за всех и все за одного. Это когда нестрашно упасть в яму, потому что родные руки тебя подхватят и вытащат. А тут уже полгода какие-то чужие руки. Они толкают в яму, они злые, неродные, неласковые.

— Вот у тебя в руках стакан кефира. Чистые стаканы не сами собой образуются в шкафу. И кефир не растет в холодильнике. И плов не сам себя приготовил. И пижама твоя пахнет свежестью не просто так. И дети в кружках и на хоккеях не сами себя развивают.

— Я понял.

— Но в этом нет ничего уникального. Ведь можно нанять женщину, и она все это сделает за меня. Постирает, уберет и приготовит. И даже в постель можно нанять женщину, были бы деньги. Твои уникальные деньги. Видимо, именно они главнее всего.

— Ты замечаешь, как ты со мной разговариваешь? Как ты позволяешь себе со мной разговаривать?

— А ты? Ты замечаешь, что ты дома, а не на совещании? И я не твой подчиненный? И я не должна глотать то, что мне кажется обидным, ради 13-й зарплаты.

— Лиза, смени тон. Это раз. Два — это то, что мои слова — попытка разобраться, а не оскорбить. Я спрашиваю не просто так. Я хочу, чтобы дома жила женщина, которая меня вдохновляет. А не кошка, гуляющая сама по себе, с кучей комплексов, претензий и обидок. Так себе приданое.

— Этим приданым я обросла за девять лет брака.

— Знаю. Я брал тебя без ничего, влюбленный в твои глаза и твое тело. А теперь глаза смотрят в телефон, а тело стало совсем другим, уж извини.

— Я родила тебе двоих детей!

— Я знаю. Тело изменилось не просто так, но изменилось. Я просто констатирую факт, а ты опять в слезы.

— Это такой злой унизительный разговор. Я не хочу говорить о том, как я обабилась, как стала клушей, как вокруг тебя ходят идеальные куклы, а дома баба в бигудях и с половником.

— Унизительный, потому что правда?

— Унизительный, потому что это твоя правда.

— Ну расскажи мне твою. Я же потому и спрашиваю.

— Я думаю, что любящий человек никогда не спросит такого. А спрашивает только тот, кто разлюбил. Я вот уже полгода ощущаю себя несчастной, но мне в голову не придет спросить, что уникального ты мне даешь. Я обнимаю тебя ночью, дышу твоим затылком, и этой уникальности мне достаточно. И в этом вся моя правда.

— То есть любишь, но хочешь развестись? Логика какая?

— Я не хочу наблюдать, как ты ускользаешь в чужие идеальные постели, пока я чищу фамильное серебро.

— А сделать хоть что-то, чтобы я не ускользал, не хочешь?

— Хоть что-то. Ну конечно, я же ничего не делаю.

— Мам, я теперь снова есть хочу, — в кухню вошла Леська. — Только не макароны.

Лиза вздохнула. Подавила раздражение.

— А вот папочка тебя накормит, пусть побудет мной хоть минут десять, — сказала она и вышла из кухни.

Заглянула в комнату к сыну:

— Если хочешь есть, иди на кухню, там папа Лесю кормит.

— Ого, — сказал сын. — Тогда хочу. Интересненько!

Бросил джойстик и побежал к отцу. Лиза легла на кровать, вошла в Интернет. Забила в браузере: «Развод, какие нужны документы?» Поисковик выдал ссылку: «Анджелина Джоли и Бред Питт развелись». Лиза открыла и стала читать статью. Тот факт, что даже от таких красивых и идеальных женщин, как Анджелина, уходят мужья, успокаивал, примирял с действительностью.

На тумбочке завибрировал телефон мужа. Сообщение от Эммы. Лиза открыла его: «Завтра локация встречи меняется по просьбе подрядчика. Они выбрали ресторан в соседнем здании. Я вас встречу, шеф, в лобби в 10 и провожу. Документы у меня». Лиза вздохнула. Эмма. Имя какое заморское. И положила телефон на место. Стала прислушиваться. Пахло яичницей. Обычной. Такой неуникальной. Но становящейся такой уникальной, когда ее готовит для тебя любимый человек.

Мне нравится

Мужчина — это личный бог каждой женщины. В него нужно истово верить, его нужно слушать и внимать его заповедям. Он должен быть намолен и залюблен, и тогда он будет мироточить энергией любви в адрес той женщины, которая его боготворит. Женщина расцветет и замироточит в ответ.

Простая формула семейной религии. Я проповедую ее давно, с тех пор как минутная вспышка атеизма чуть не лишила меня семьи.

Когда у нас с мужем в отношениях все хорошо, я свечусь изнутри. От меня волнами исходят яркие флюиды, феромоны счастья, и мужчины вокруг немедленно считывают код женственности и делают стойку. Влюбляются, приглашают, ухаживают и обещают.

Я включаю опцию «Мэрилин Монро». Падам-падам-па-дудли-дам-пу!

Мужчины бьются в прозрачном сачке моих чар, трепыхаются, но это бесполезно. Беру их, тряпичных, с глазами, подернутыми пленкой сладострастия, и делаю с ними что хочу. Могу отпустить на волю, могу приколоть булавкой к коллекции тех, кто уже страдает по мне.

Я привыкла: воспринимаю эту игру как должное. Делаю карьеру через флирт, конвертирую мужское внимание в благосклонность и не вижу в этом ничего плохого, хожу с козырей. А что?

Глупо копить шестерки липового целомудрия и чинной благовоспитанности, в то время как на руках такие тузы.

Муж знает, что я нравлюсь другим мужчинам. Во-первых, он не идиот, а во-вторых, я и не скрываю этого факта, не прячу переписки, не бросаюсь пугливо к телефону и не ухожу разговаривать на кухню, плотно прикрыв за собой дверь. Мужа это бодрит, держит в тонусе. Он знает, что если что, то все.

«Если что» уже было. И мы теперь оба знаем, что если в один будний, ничем не примечательный вторник я вдруг пойму, что мне замужем тесно, душно и скандально, я уйду уже в среду, оставив в шкафу голые вешалки и тоскливую записку с обещанием забрать зимнюю обувь ближе к зиме. Это не приступ высокомерного самолюбования и гордого нарциссизма, я знаю, о чем говорю, — я так уже делала.

Мой брак тогда споткнулся о непонимание и перерос в изнуряющую холодную войну с частыми ожесточенными стычками. Повод для стычки всегда ничтожен, последствия всегда глобальны.

Я уходила рыдать