Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев

его, Альберт приподнялся над толпой. Находился он недалеко. Как бы его не нащупали в толпе настырные полицейские, носы у них длинные, как у гончих собак, чуют все: и то, что надо, и то, чего не надо…

Гужаев ждал. Моргуненко со старшим продолжали пировать. Не может быть, чтобы не нарисовалась какая-нибудь щель, трещина, в которую он мог бы втиснуться и переговорить с бывшим сержантом, – обязательно ведь объявится, Игорь это чувствовал.

Моргуненко еще справлялся с кизиловой веткой, на которую были насажены продолговатые небольшие пирожки кебаба, когда его напарник встал, сделал молитвенное движение, будто собирался умываться, про себя прочитал короткую молитву и, не говоря ни слова, направился к туалету, расположенному метрах в тридцати от чинары. Вот он, тот самый момент, на который Гужаев рассчитывал.

Пока старший шел к нужнику, Гужаев не делал ни одного движения, даже не шевелился, а когда тот скрылся внутри, совершил короткий рывок и очутился около Моргуненко.

Тот откинул ветку в сторону, отер губы ладонью и сказал Игорю:

– Без пятнадцати семь вечера приходи к мечети. – Моргуненко повел подбородком в сторону высокой белой башенки, насаженной на тонкий бетонный стебель, видной со всех углов базара. – Народа будет много, тебя не заметят. Можешь прийти?

– Конечно, – спокойно ответил Игорь, покосился в сторону общественного туалета и в следующее мгновение находился уже в крутящейся толпе базара.

На ходу огляделся – не прицепился ли кто к нему? Нет, не прицепился. Стоило ему притормозить, чтобы перевести дыхание, остановиться, как рядом оказался Альберт Карышев.

– За тобой не угнаться. – Альберт отер тыльной стороной ладони лоб.

– Проверял, не привязали ли мне хвост, потому и двигался быстро.

– Не просто быстро, а на второй космической скорости.

– Пусть будет так, – согласился Игорь, – звучит красиво.

– Ну что? – Альберт вопросительно вскинул голову. – Есть что-нибудь?

– Есть. Без четверти семь встречаемся около мечети.

– С этим русским?

– Да.

– А если это ловушка?

– Все может быть. Но я не верю, что он предатель, – в нескольких словах, сжато Гужаев рассказал, откуда знает Моргуненко, о госпитале и том, как в окружении капельниц, лекарств и шприцов вместе коротали время.

– Береженого Бог бережет, – сказал Альберт.

– Но есть другая пословица: «Под лежачий камень вода не течет».

Пятничная молитва – главная у мусульман в обычную пору, когда нет ни постов, ни праздников, на нее люди собираются в мечетях, поскольку она – общая для всех, верующие называют ее «йом джума»… Гужаев, появившись на площади перед мечетью, не думал, что она так плотно будет забита народом – ни одного свободного клочка пространства не осталось.

Найти в этой толпе Моргуненко будет непросто. По краям площади стояли полицейские – два человека, один с одной стороны, второй с другой, третий полицейский – в носках, обувь он снял и держал под мышкой, – стоял у входа в мечеть.

В обуви входить в мечеть нельзя, большой грех, – а полицейскому начальство велело пасти не только толпу на базаре, но и тех, кто будет молиться внутри, вот ретивый служака и подготовился, во всей красе светился в носках перед народом.

День начал клониться к закату, солнце, малость потускневшее, растратившее свою энергию, опасливо скользило к линии горизонта, словно бы боялось насадиться на что-нибудь острое – головку мечети или макушку кипариса… Можно было угодить и на телевизионную антенну – тоже приятного мало.

Бывший сержант нашелся буквально через полторы минуты, первым его засек Альберт – увидел человека со славянским лицом и подал сигнал Гужаеву, тот и встретил вспотевшего, тяжело дышащего, словно бы он отрывался от погони, Моргуненко лицом к лицу.

– Проверял, не идет ли кто за мной, – проговорил Моргуненко виновато, – пришлось по вечерней жаре сделать пробежечку.

– Ну как, хвоста не было?

– Вроде бы не было.

– Вроде бы или точно?

– Думаю, точно.

– Думаю или все-таки точно?

– Совершенно точно, можешь не сомневаться.

Гужаев поймал себя на том, что мелкое препирательство это способно родить внутри некую вялость, сковывающую ноги и руки, более того – сбивает ориентиры, что для всякого солдата – штука непотребная, может сгубить… А с этим мириться никак нельзя.

Тряхнув головой один раз, потом другой, Гужаев постарался сбить с себя некое наваждение, приятельски положил руку на плечо Моргуненко.

– Ты ведь геолога ищешь, верно? – спросил тот. – Я сразу это дело просек.

– Ну-у… как тебе сказать? И геолога тоже.

– Геолога не ищи, его уже нет в живых. Он старый был, больной, не вынес того, что происходило с ним.

– Где похоронен?

– Здесь, на местном кладбище.

– Это точно?

– Точнее быть не может. Я сам закапывал могилу.

– Жалко деда, – тихо проговорил Игорь, – очень хороший был дед. План, где на кладбище находится могила, начертить можешь?

– А зачем? Я тебе дам номер могилы, по нему легко можно найти, где это. На память помню.

– План тоже неплохо было бы… В Пакистан ведь наверняка пойдет группа. – Гужаев, прежде чем произнести эту фразу, подумал, а надо ли это говорить, потом решил – надо!

– А толку-то, Игорь? Только лишний риск… Людей ни за что ни про что положить можно.

– Это не мне решать. – Гужаев пробежался взглядом по толпе, засек Карышева, находившегося в десяти метрах от него, – это было расстояние полуторасекундного броска, улыбнулся неприметно – ему даже теплее сделалось: страховщик вел себя умело, расчетливо. – Ты сам понимаешь, не мне…

– Ладно, план я тебе нарисую, могила деда – шестьдесят четыре – пятнадцать… Это означает – пятнадцатый сектор, захоронение номер шестьдесят четыре.

– Отчего он умер? Замучили?

– Сердце. У него было сильно изношено сердце. Каждый день – переезд, каждые сутки – ночевка в новом месте… Без всяких удобств.

– М-да. Тут и молодой скапустится.

Моргуненко промолчал, затем запоздало кивнул – это так. Народа на площади прибавилось: «йом джума» есть «йом джума», Аллах будет доволен, увидя, сколько людей явилось на пятничную молитву. Гужаев глянул на наручные часы, вольно болтавшиеся на блестящем браслете: без десяти семь, а в мечеть правоверных еще не начали пускать: мулла решил – пусть немного подождут. А может, саперы проверяют помещение на наличие мин… Все могло быть.

– У меня к тебе просьба, – тихо проговорил Моргуненко, – ты Галю Клевцову помнишь?

Гужаев кивнул, у него даже туман перед глазами возник – еще бы не помнить красивую девчонку из госпиталя со спокойным нежным голосом и такими же нежными глазами? Они с Моргуненко были соперниками, оба ухаживали за Галей. Он еще раз кивнул.

– Передай ей вот это письмо, – Моргуненко протянул ему треугольник, свернутый из тетрадочного листа, – такие письма во время Великой Отечественной войны солдаты слали с фронта домой, – небольшие треугольнички со штампами военной цензуры стали легендарными, их ныне можно найти в любом краеведческом музее, более того, письма с фронта начали выпускать в увесистых книжных томах очень приличными тиражами, по телевидению идет популярная передача, начатая когда-то Константином Симоновым… Щемящая передача о письмах с фронта.

– Что письмо, что