Волшебный магазин - Анна Сергеевна Родионова

«кастинг».

Вероника, не моргнув глазом, как будто всю жизнь этим занималась, сказала, что готова приступить немедленно прямо здесь в библиотеке.

– А костюмы? Костюмы будут? – взволновались женщины.

– Будут самые лучшие костюмы.

– А где мы будем репетировать?

– Здесь, в библиотеке, по вечерам.

Роли разошлись моментально, не было только принца.

И тут раздался стук в запертую дверь.

– Пора уходить? – спросили будущие артисты.

Вероника пожала плечами и впустила молодого очень высокого парня.

– Я опоздал, – выдавил он с трудом, – п-п-простите.

Сердце Вероники замерло. Она не могла поверить. Это был знак свыше.

– А вот и принц, – сказала она.

– Но я н-н-не знаю пьесы.

– Неважно.

– И я з-з-заикаюсь.

– Это прекрасно.

Она смотрела на высокого немного нелепого парня лет двадцати, а видела своего Геночку с мучительно-рубленой речью и с большим талантом.

Так началась новая жизнь. Случайно собранные люди чувствовали себя в столице чужаками и беженцами. Им надо было устраивать свою новую жизнь. Они нуждались в общении, в контактах, в общих мероприятиях, в общих проблемах, которые надо было решать всем миром – их миром. Никто из них не собирался быть артистом, им просто хотелось избавиться от одиночества.

По ходу репетиций Вероника трижды переписала пьесу, то увеличивая количество ролей, то сокращая, в зависимости от состава. Однажды дома, сидя в удобном кресле, не напрягаясь и даже неплохо себя чувствуя, она потеряла сознание. Пришла в себя на полу и поняла, что времени у нее мало и надо поторопиться.

Она написала заявление об уходе и покинула библиотеку, в которой она проработала всю свою сознательную жизнь. Никто не сказал ей спасибо. Никто даже не заметил, что она ушла, потому что в читальном зале уже давно никого не бывало. Интернет съел книгу. Единственное, что она унесла с места работы – выписку из формуляра немолодого драматурга. Это был единственный человек из литературного мира, и ей захотелось его пригласить на премьеру. Позвонила, напомнила о себе, и он согласился.

Такого волнения не бывало даже в ранней молодости, когда она читала свои работы на семинаре. Кстати, за стихи она не беспокоилась, они уже отстоялись, за столько лет заматерели вместе с автором, у них все в порядке. А вот актеры, это люди нервные. Могут и подвести – забыть слова, выйти не с той стороны, не поместиться в кружок света. А ведь зрители будут снимать обязательно, на память актерам.

Последним в уже заполненный зал вошел драматург и сел на место Вероники в первом ряду. Ну, значит, она постоит, хотя ноги последнее время очень болели. Зальчик был очень маленький, мест сорок. Было страшно душно. Вероника почувствовала себя плохо. И еще отказал голос, не смогла сказать заранее приготовленные хорошие слова благодарности, вырывалось какое-то шипение. Она просто махнула рукой осветителю и втиснулась между гостем драматургом и подружкой библиотекаршей, которая еще держала букет и телефон для съемки.

И погас свет, а потом вспыхнул. На крошечной сцене стояла вспотевшая от ужаса Фея и произносила свой первый монолог:

– «Я вижу ясно, как вчера, во тьме ненастья, ты смотришь нежно, как всегда, и это счастье».

Драматург слегка хмыкнул, потом вспомнил, что рядом сидит автор. Вероника постаралась не обращать на него внимания, хотя его расческа в боковом кармане джинсов впилась ей в бедро.

«Ужас какой, – думал драматург, – где я? В сумасшедшем доме? Шоу в психушке? Психологический тренинг для анонимных алкоголиков? Почему все в таком восторге?»

Зрители были благодарны, это были не зрители, а болельщики за свою любимую команду. Противника не было. Противником ощущал себя драматург.

Хлопали без остановки. Совсем потерявшая голос Вероника только кланялась и прямо намекала драматургу взглядом: встать и сказать. А тот только хлопал. Говорить не хотел. Ну и черт с тобой.

Началась вакханалия поздравлений, букетов, славословий в ее адрес – Вероника этого не любила.

Драматург встал и, не переставая хлопать, удалился. Ну и иди. Не больно-то надо было.

Неожиданно к ней приблизился немолодой дяденька с коробкой конфет. Он протянул коробку и что-то сказал. Она не расслышала. Поблагодарила кивком.

Начали фотографировать. Каждый предлагал свой телефон, и сессия затянулась. А надо было еще все убрать, сложить и пойти, как договаривались, отметить премьеру.

Когда еле живая, она выползла из черного подвала, мечтая не о банкете, а о стакане воды, ее ждал все тот же дяденька, уже одетый.

– Вероника, – сказал он ей, – можно тебя проводить? Куда ты сейчас?

– В кафе, это тут рядом. – Она удивилась фамильярному тону. – А вы, собственно, кто?

– Я же тебе сказал. Лешка Тимофеев, твой брат.

Она остановилась:

– А как вы… как ты…

– По интернету. Я тебя давно искал.

– И я тебя. Даже в горсправку обращалась.

За ними шли болельщики и несли реквизит и букеты.

– Леша, как я рада, ты не представляешь. Иди с нами, только не исчезай.

По дороге наткнулись на драматурга на распутье, который размышлял, что лучше: идти или ждать автобуса. При виде целой процессии он посторонился, но, разглядев Веронику, подошел и поцеловал руку.

– Стихи говно? – спросила она.

Драматург запнулся, но потом сказал:

– Это не имеет значения. Это искренне и доставляет вашим актерам счастье. А это дорогого стоит.

Подошел автобус, и он успел вскочить в дверь. Вероника смотрела на него и думала: «Он сказал то, что говорил когда-то Гена, значит, это правда».

Шумной оравой вошли в пустынное кафе. Официанты сразу ожили, забегали, шумно задвигали столами и стульями. Пока все рассаживались, Вероника думала: вот моя семья, это очень близкие мне люди.

– А дальше, дальше, что дальше? – кричали они ей. – Какие перспективы?

У нее не было перспективы вообще. Теперь она знала точно.

– Я… я не знаю… – сказала она, – мне надо полечиться.

– Лечитесь на здоровье, – закричали ей, – мы сами напишем.

В углу целовались Звезда и ее Принц.

Белая собачка

За окнами – 1960 год. По коридорам киностудии мечется ассистентка режиссера Саша. Заглядывает в группы с названиями фильмов на дверях, спрашивает:

– Кургапкина видели? Нет? Вы не видели Кургапкина? У вас нет Кургапкина? У него сейчас худсовет.

В комнате с табличкой «Веселый народ» сидит на стуле задом наперед режиссер Кургапкин. Перед ним стоит девочка-подросток лет пятнадцати, робкая, некрасивая, на каждом слове запинается и немного откашливается. Интереса не представляет ни малейшего. Режиссер увидел ее на остановке, потом они оба сели в один троллейбус, он ее зачем-то взял с собой.

Сейчас внимательно ее разглядывает, потом спрашивает:

– Ты сны видишь?

– Сегодня?

– Сегодня или вообще.

– Сегодня видела.

– Расскажи.

– Мне приснился очень тесный коридор, стены едва не давят меня, но я иду, иду. Ищу выход. Я еле пролезаю – стены почти смыкаются, и я понимаю, что попала в книгу и ее вот-вот захлопнут. Мне надо прочесть строчки, но они так неудобно расположены и, когда я наконец протискиваюсь, я стираю рукавом буквы.

– Бергман, – произносит режиссер, – просто Бергман.

Хлопнул в ладоши. В дверь заглянула Саша:

– Вот вы где, а я вас везде…

– Бери эту молодую барышню на кинопробу.

– Простите, Евграф Соломонович, а на какую роль?

– На главную.

– А… а вас ждут на худсовете.

– Иду!

Саша жестом позвала девочку, и та покорно пошла за ней.

– Тебя как звать?

– Нюся.

– А по-человечески? Анна?

– По-человечески Нюся.

– Кто ж тебя так назвал?

– Дедушка, – прошелестела девочка.

– А ты громко говорить умеешь?

– Нет.

– Откуда же тебя выкопали?

– В детдоме.

Фотограф смотрел на Нюсю с недоумением.

– Она на кого?

– Может, я расслышала плохо. Кургапкин сказал – на главную.

– А, понял, белая собачка.

– Почему белая собачка, – неожиданно четко спросила девочка, – я на героиню.

– Я и говорю – белая собачка, – подтвердил фотограф, организуя съемку, подтягивая поближе «бэбики» – маленькие световые приборы, ставя ширмы, образующие тени.

Девочка сидела, сгорбившись на стуле вполоборота, с неприязнью отшатываясь от рук фотографа, который норовил повернуть ее в свет «бэбика».

Наконец отщелкал.

Саша повела девочку в павильон на кинопробу. Там шла съемка красивой уверенной молодой актрисы. Ее снимать – было одно удовольствие. Она и хохотала, и кокетничала, сама понимала, где входить в свет, а где уходить.

Парень-ассистент стучал хлопушкой и восклицал:

– «Веселый народ», дубль пятнадцатый, «Веселый народ», дубль девятнадцатый.

Потом отвернулся, подмигнул Саше и показал большой палец.

Нюся исподлобья изучала обстановку.

– Ты сценарий читала? – спросила Саша.

– Нет.

– На, почитай пока.

Усадила девочку подальше и дала в руки растрепанный сброшюрованный текст.

Тем временем бойкую красавицу отсняли, и операторы пошли на перекур.

Возле Нюси посадили другую претендентку. Она была совершенно противоположна первой.