Авиатор: назад в СССР 11 - Михаил Дорин

с Верой, но она почувствовала моё недовольство. — Всё хорошо?

— Прекрасно. Это тебе… любимая, — сделал я акцент на последнем слове и стал подниматься по ступеням.

— Красивые белые розы! Ммм, так пахнут! Когда ты успел? — спросила она, пока мы приближались к арийцу.

— Нашёл время, — ответил я и остановился перед Егором Алексеевичем. — Как ваше «ничего»?

— Всё прекрасно, Сергей. Был хороший концерт, но я понимаю, почему вас не было здесь. Полёты! Что ещё нужно лётчику⁈ — воодушевлённым тоном сказал ариец.

— Сергей, мне цветы подарили. Смотри, какие красивые? — показала Вера мне букет от Егора Алексеевича.

— Очень.

Хмырёныш продолжал жадно смотреть на Веру, кося глаз в мою сторону. Ждёт реакции? Сейчас я ему устрою. Кулаки уже наготове.

— Они свежие. Прямо из…эй! — воскликнул от неожиданности Егор Алексеевич.

Я резко поднял руку, изобразив прямой удар по лицу. Он выронил сигарету, которая завалилась ему куда-то под пальто. Моментально его глаза стали испуганными. На меня смотрел не самец тигра. Это была вшивая гиена, которая вот-вот получит причитающуюся порцию тумаков ото льва.

Трусливая сволочь думала, что я буду его бить! Но я просто решил поправить воротник верхней одежды арийца. Вышло всё очень резко и, правда, было похоже на удар. Однако я даже и шею не задел.

— Завернулся у вас воротничок, Егор Алексеевич, — сказал я. — Не надо так пугаться. Вы же от чистого сердца такие подарки дарите?

— Да. От самого чистого, Родин. Блин, прожёг пиджак, — сказал Егор Алексеевич, расстегнув пальто и посмотрев на костюм.

— Как-то неловко получилось, верно, Серёжа? — виновато спросила Вера.

Я снисходительно посмотрел на неё и опять повернулся к Егору Алексеевичу. Чем больше говорит моя жена, тем я быстрее становлюсь на неё зол. Ну как так можно было принять от него цветы⁈ Стараюсь, чтобы моя злость не была так заметна.

— Верно. Надо было раньше поправить вам воротничок, согласны? — спросил я у Егора Алексеевича.

— Возможно, — недовольно ответил он.

— Кстати, вы такое пристальное внимание уделяете простым работникам и работницам КБ Яковлева. Мёдом вас здесь кормят или как? — поинтересовался я, ещё приблизившись к Егору Алексеевичу.

Теперь мы были очень близко друг к другу. Казалось, я сейчас коснусь кончиком носа его переносицы. Он уже отошёл от моего резкого движения и пытался вернуть взгляд тигра.

— Серёжа, что происходит? — спросила Вера с волнением в голосе.

— Ничего, Верочка, — вперёд меня ответил Егор Алексеевич, уголки рта которого слегка разъехались, изображая самодовольную улыбку.

— Вопрос был не тебе задан, — прошипел я.

Носом вдыхал этот скверный аромат хорошего парфюма. В голове уже были нарисованы дальнейшие события. Пару ударов и Егор Алексеевич затылком расколет стекло на двери, позади себя, и ещё получит несколько ударов вдогонку. Потом будет и суд, и увольнение, и бедность. Так и закончится славный путь лётчика-испытателя Сергея Родина.

Но слева от нас, открылась со скрипом стеклянная дверь.

— Родин, уже здесь⁈ Молодец какой! — воскликнул начальник школы испытателей Гурцевич, вышедший под ручку с дамой среднего возраста.

Наверняка, его супруга.

— Закончили полёты, Вячеслав Сергеевич, — сказал я.

Гурцевич, недослушав, аккуратно подхватил меня под руку, а затем и Веру, уводя вниз по ступеням. Его жена шла чуть позади.

— Егор Алексеевич, я этих молодых ребят забираю. Хорошее было поздравление, — улыбался Гурцевич.

— Спасибо, — ответил ариец, едва скрывая недовольство.

Как начальник школы понял, что дело запахло жареным? Вот что значит опыт!

Мы спустились по ступеням, и пошли по тротуару в сторону школы. Гурцевич прибавил шагу, и мы оторвались от Веры и его жены. Они о чём-то уже общались в нескольких шагах, позади нас.

— Родин, по краю ходишь, — тихо сказал Гурцевич.

— Вы же знаете, что это за человек.

— Знаю. И должность его знаю, и перспективы его тоже знаю. А главное, я знаю тебя и твой потенциал, — произнёс Гурцевич, ткнув мне в плечо. — Не позволяй себя спровоцировать. Как бы тяжело не было.

Дело говорит начальник школы. Обида совсем затмила глаза. Надо просто теперь жёстче поговорить с Верой и сказать ей, что так больше продолжаться не может.

— Я вас понял, Вячеслав Сергеевич.

— Молодец! А теперь переодевайся и свободен. Разбор проведём после праздника, а Мухаметову я скажу, что отпустил тебя.

— Спасибо, а…

— А с твоей супругой мы тут постоим, чтобы её не украли, — улыбнулся Гурцевич и подтолкнул меня к входу в школу. — И гарнитуру не забудь оставить, а то домой уволочёшь!

Пока переодевался, у меня горели уши. Материт меня похоже Егор Алексеевич почём зря!

Чумаков и Швабрин внимательно смотрели на меня, пока я молча одевался. Ваня и вовсе пару раз подходил и разглядывал моё задумчивое лицо.

— Ну чего? — не выдержал я.

— Да, так. Цветов у тебя с собой нет, значит, ты их либо использовал по назначению, либо они отправились в урну, — ответил Швабрин.

— Твоё выражение лица и пыхтение склоняет нас ко второму варианту, — добавил Чумаков.

— Ни первое, ни второе, — ответил я, громко захлопнув шкаф.

Ребята вопросительно смотрели на меня и всем своим видом показывали, что так просто не отпустят. Да и не было у меня желания так быстро идти на разборки с Верой.

— Мужики, всё хорошо. Вон, жена стоит с Гурцевичем и его супругой общается…

— Заканчивай заливать, — перебил меня Морозов, вошедший в раздевалку. — Ты из тех, что утром летят на работу, а вечером бегут с неё к любимой супруге, спотыкаясь. А сейчас ты явно не спешишь.

— Когда ты таким экспертом стал? — спросил я.

— В тот вечер, когда пару раз резко спикировал лицом в пол, — посмеялся Швабрин, но Морозов абсолютно адекватно отреагировал на такую шутку.

— Я потом неделю во сне вспоминал запах твоего коврика в коридоре, Вань, — улыбнулся Николай, присаживаясь на скамью.

Историю противостояния с министерским работником я рассказал. Комментарии были разные, но после них у Егора Алексеевича уши должны были гореть синим пламенем.

— Это тот самый, который в январе тут жалом водил? Всё тобой интересовался — где и чем занимаешься? — уточнил Иван.

— Ага! Весь из себя «я из министерства», — покачал головой я.

— Ладно, чего делать