Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

Отложив иглу и крепдешин, я проводила долгие часы на заседаниях благотворительных комитетов, устраивала столовые, договаривалась о бесплатных представлениях, продавала билеты, просила деньги. Вокруг себя я не видела ничего, кроме нужды и горя, от которых кровь стыла в жилах. Невозможно помочь всем нуждающимся, это было за пределами человеческих сил и изобретательности. От собственной беспомощности я часто впадала в отчаяние.

Хотя работа была необходимой, она сопровождалась большими трудностями. Если не считать сознания, что я исполняю свой долг, я почти не получала от нее удовлетворения. Важную роль в отношениях беженцев по-прежнему играло сектантство; революция лишь подчеркнула классовую подозрительность и взаимное недоверие, которые перекочевали в изгнание. Многие из нас со страхом смотрели на тех, кто не принадлежал к нашему кругу; они отвечали нам подозрением. С подобным отношением я часто сталкивалась в благотворительной работе. Наивная враждебность интеллектуалов-прогрессистов по отношению к бывшим аристократам, основанная на старых предубеждениях и предвзятости, делала совместную работу почти невозможной. Так, либеральные деятели, не говоря уже о социалистах, хотя и те и другие были противниками советского режима, не сидели на одних и тех же заседаниях с великой княгиней; никто не смел даже предложить нам работать в одном и том же комитете. Хотя я могла бы быть полезной во многих отношениях, ко мне обращались главным образом в материальных целях: мою деятельность всегда ограничивали политическими соображениями. Все это усложняло мое положение и заставляло действовать с огромной долей такта.

Странную позицию по отношению ко мне часто занимали даже те, кому я стремилась помочь. Меня глубоко задело одно происшествие, пусть и незначительное, так как дело было в самом начале моей деятельности, когда я сохраняла нелепую впечатлительность. Весной 1921 года я устроила благотворительный базар в частном доме, принадлежавшем моим друзьям. Дом оказался свободен лишь в определенные даты, которые в том году совпадали с последними днями православной Страстной недели. Такие сроки сильно возмутили набожных соотечественников. На продажу выставили различные вещи, созданные руками самих беженцев; по-другому они никак не могли бы показать их широкой публике. Благотворительный базар был рассчитан на три дня. Его подготовка отняла у меня много времени и сил, тем более что мне никто не помогал. Утром в Великий четверг я пошла в храм, чтобы причаститься. Русская православная церковь всегда считалась одним из столпов царского трона; теперь же ее представители подчеркнуто демонстрировали равнодушие к нам, чтобы сохранить сочувствие публики. Священники парижского храма побоялись даже отслужить заупокойную службу по членам императорской семьи с упоминанием их регалий. Поскольку до полудня мне нужно было еще многое подготовить в доме друзей, так как базар открывался после обеда, мне важно было покинуть храм как можно скорее. Но храм оказался переполнен прихожанами, которые тоже пришли к причастию, и я боялась не успеть, если буду стоять в общей очереди. Поэтому я передала священнику просьбу пропустить меня одной из первых и объяснила причину. Он согласился, и в нужный момент послал служку, чтобы тот провел меня в толпе, мимо длинной очереди желающих причаститься. Идя за своим провожатым, я замечала направленные на меня недружелюбные взгляды. Когда же мы оказались в начале очереди, прихожане начали роптать. Их возмущенные голоса звучали совсем неуместно в такой обстановке. Хотя у меня имелись оправдания, я еще долго не могла простить себя за то, что попросила о привилегии.

Кстати, благотворительный базар прошел с большим успехом, отчасти благодаря красоте дома, а отчасти потому, что публика впервые напрямую столкнулась с беженцами и увидела, какие красивые вещи они способны создавать. И все же на мою бедную голову обрушились потоки критики. Желая показать посетителям и особенно моим соотечественникам, что я нахожусь в таком же затруднительном положении, что и они, и не уклоняюсь от работы, я выставила на продажу несколько моих собственных изделий, но русские все поняли превратно. Меня обвинили в желании перетянуть все внимание на себя. То происшествие было не единственным; они случались регулярно, что, в конце концов, было вполне естественным, ведь многие из тех, с кем мне приходилось сотрудничать, в свое время подвергались суровым испытаниям и страдали от переутомления. Я не опускала рук, несмотря ни на что. Я видела мужество, бодрость и терпение всех этих тяжело живущих и часто бездомных людей и многому у них училась.

Тем временем жизнь в Париже, несмотря на наш скромный быт, оказалась куда дороже, чем в Лондоне. Невозможно было заниматься благотворительностью и не жертвовать нуждающимся собственных денег; невозможно было сидеть сложа руки и наблюдать за тем, как голодают люди, привыкшие жить в тех же условиях, что и мы. Кроме того, мы стали легкой добычей знакомых, которые собирались открыть дело, чтобы встать на ноги, но у них ничего не выходило. Нас эксплуатировали авантюристы, умевшие ловко заманивать нас в то или иное предприятие, выгодное только им. Таким способом мы растратили много, очень много денег. Думая, что муж лучше меня разбирается в денежных вопросах, я все переговоры поручала ему, но добросердечие и неопытность раз за разом его подводили. Одно украшение продавалось за другим; запас драгоценностей, который вначале казался неисчерпаемым, таял с тревожной скоростью; средства истощались, а дохода у нас не было. Работа, и только работа могла спасти нас, спасти от бесцельных измышлений, от полного краха и от нашего неудовлетворительного существования.

Глава XIII

Мать и сын

Первая зима в Париже в целом была не богатой на события, если не считать моего решения заняться благотворительностью. На первый взгляд, даже такое решение не изменило моего существования. Вечерами я по-прежнему шила, и мы продолжали видеться с теми же людьми.

К тому времени мне очень хотелось снова увидеться с сыном. Ему должно было вскоре исполниться двенадцать лет, и, хотя я понимала, что перевезти его ко мне невозможно, мне очень хотелось возобновить с ним отношения. Даже если не считать того, что я снова вышла замуж и шведский двор не желал, чтобы сын знакомился с моим мужем, мои нынешние условия не соответствовали той жизни, к которой его готовили, и мне нечего было ему предложить. Все это я прекрасно понимала, что не упрощало положения.

Мой бывший свекор, король Густав V, на несколько дней приехал в Париж с частным визитом, и нам устроили встречу, первую после того, как я покинула Швецию. Главной целью встречи было обсуждение возможности воссоединения с сыном. Никогда не забуду, с какой добротой отнесся ко мне король во