Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

время той встречи и с какой радостью он меня принял. Нежно поцеловав меня, он заговорил со мной по-шведски, как в прежние времена. По правилам шведского языка в разговоре, особенно со старшими, следует обращаться к ним в третьем лице, называть по имени или титулу. Пока я была замужем за его сыном, я всегда обращалась к королю «отец», но после всего, что произошло, о таком я не могла и помыслить и очень смущалась. Вместо того чтобы продолжать беседу, я спросила по-английски:

– Государь, как вы хотите, чтобы я вас называла? – особо подчеркнув слово «государь».

– Конечно же, «отец», – ответил король и добавил: – Если, конечно, ты не против. Ты знаешь, как я любил твоего отца; теперь, когда его у тебя больше нет, буду рад, если ты станешь обращаться ко мне, как прежде к нему. Надеюсь, что твое отношение ко мне не переменилось.

Я была так тронута и побеждена его добротой, что не могла найти слов, чтобы выразить свои чувства. Последнее время титулованные родственники не баловали нас своим вниманием, и слова короля я оценила больше, чем могу выразить словами.

Начало было положено; наша встреча окончилась положительно. Король дал свое согласие на мою встречу с сыном. Однако встреча должна была происходить на нейтральной территории; о моем приезде в Швецию не могло быть и речи, а мальчика нельзя было послать в Париж. Поэтому договорились, что удобнее всего нам будет встретиться в Дании. У нас обоих там было много родственников; сопровождать меня вызвался Дмитрий. Мы с ним могли остановиться у Марлингов, в британской дипломатической миссии в Копенгагене. Леннарт должен был приехать со своей старой шведской няней и моим бывшим конюшим Рудебеком и жить либо у Марлингов, либо в отеле. Такие условия всем понравились, и я радовалась, что наша с Леннартом встреча пройдет у Марлингов. От того, как пройдет наша первая встреча, зависело многое в будущем, и я понимала, что такт и чуткость леди Марлинг чрезвычайно мне помогут.

В начале лета 1921 года мы с Дмитрием отправились в Данию; мы наслаждались каждой минутой поездки. Мы прибыли в Копенгаген заранее, чтобы я подготовилась к встрече с сыном. В день его приезда мы с Дмитрием поехали в порт, и чувства настолько переполняли меня, что, когда корабль из Швеции подошел к причалу, мне пришлось прислониться к стене. На палубе стояла крепкая фигурка в матросском костюме и махала нам. Каким большим он мне показался! Рядом с ним стояла его верная няня в сером костюме и маленьком черном чепце; ее лицо было очень знакомым и пробуждало столько мучительных воспоминаний! Я сразу же вспомнила, как она ходила по детской в нашем доме «Дубовый холм» и сочувственно смотрела на меня добрыми глазами; она никогда ничего не говорила, но, судя по ее поведению впоследствии, она была намного добрее и человечнее, чем многие другие.

Корабль пристал к причалу; Дмитрий взял меня под руку и повел вперед. Они спускались по сходням. Я обняла сына, а потом и старую няню; я целовала их снова и снова, слезы текли по нашим лицам, а Леннарт, демонстрируя превосходную выдержку для двенадцати лет, спокойно беседовал с дядей. Такие минуты, несмотря на их радость, относятся к самым мучительным в моей жизни.

Леди Марлинг не могла предложить свое гостеприимство всем спутникам Леннарта, и, поскольку предполагалось, что он не будет жить отдельно от тех, с кем приехал, им всем пришлось поехать в отель. Однако, поскольку миссия находилась через дорогу от отеля, я проводила каждое утро с сыном в его комнатах. Мы обедали в миссии, а после обеда все, в том числе дети Марлингов, ехали кататься или на экскурсии. Вдовствующая императрица Мария Федоровна проводила лето на своей вилле на побережье в окрестностях Копенгагена, и мы часто ездили к ней в гости. Эти визиты были особенно радостными, так как, несмотря на изгнание и все, что с нами случилось, она вплоть до мелочей сохраняла вокруг себя прежнюю обстановку. В ее нынешнем положении отсутствовала всякая пышность; она жила скромно, даже бедно; но, попав туда, можно было почувствовать дух прежнего времени, всего, что считалось тогда самым лучшим. В ее простоте и полном отсутствии озабоченности своим нынешним окружением было столько достоинства, что, несмотря на поношенное черное платье, сразу делалось ясно: перед тобою императрица Российской империи. У нее мы без труда забывали о том, что ее скромное жилище – совсем не дворец. Смирившись со своей судьбой, она казалась мне еще внушительнее и величественнее. Она вела себя точно так же, как и прежде, демонстрировала тот же заботливый интерес ко всем нашим делам, выказывала то же безразличие, ту же старомодную, но милую наивность по отношению к тому, что происходит в новое время.

Наше пребывание в Копенгагене превратилось в настоящее собрание шведов. Тогда в Дании проходил военный конноспортивный праздник, который посетили многие шведские офицеры; среди них нашлось несколько моих знакомых. Приехала моя любимая фрейлина, Анна Гамильтон, которая вышла замуж и стала матерью троих или четверых детей; она провела со мной несколько дней. Все они проявляли ко мне внимание; рядом с ними я была очень счастлива.

Но время пролетело слишком быстро, и радостные дни подошли к концу. Я вынуждена была расстаться с Леннартом именно тогда, когда между нами установились новые, но по-прежнему нежные отношения. Сохранятся ли они до нашей следующей встречи? Мы только начали понимать друг друга. Мне так тяжело было наблюдать за тем, как он снова уходит, возвращается в среду, которую я однажды и навсегда покинула, где для меня больше не было места даже как для его матери. Я не видела, как он живет в своей стране, кто его окружает, как он развивается и как обстановка влияет на него. У меня отняли родину, где я могла бы принимать его, страны, которую, как я надеялась, он полюбит, страны, которую я бы с такой радостью показывала ему. Поэтому мы вынуждены были встречаться, как цыгане, то в одном, то в другом безликом отеле. У меня не было дома, я ничего не могла ему дать, кроме того, что сама вынесла из жизни; мы разговаривали, сидя на твердом, обитом плюшем диване в гостиной отеля или в такси во время экскурсии. Испытание было суровым; оно лишало меня дара речи, слова застревали у меня в горле, мне казалось, что я говорю какие-то банальности. И я, которая с таким сожалением следила за бегом времени, в этом случае с радостью